Леонид Млечин - Алиби для великой певицы

Сидевшие в зале считали, что Плевицкая избегает или не смеет смотреть на толпу русских людей, потому что чувствует их враждебность — и свое одиночество. Все против одной. Одна — против всех…

В зале присутствовали генерал Деникин, Владимир Бурцев, бывший советник советского полпредства в Париже Григорий Беседовский. Писатель Марк Алданов занял место среди судебных хроникеров. Бывший министр юстиции Временного правительства П.Н. Переверзев сидел среди почетных гостей.

Переверзев был среди тех немногих, кто полагал, что в деле есть только косвенные улики, подкрепляющие обвинение против Плевицкой; это даже и не улики, а, скорее, предположения, и предположения сомнительные, которые нельзя толковать непременно во вред обвиняемой.

Два раза Плевицкая улыбнулась — фотографам и знакомой даме, которая заботилась о ней в тюрьме. Два раза заплакала, когда говорили о Скоблине, о том, что он бросил ее на произвол судьбы.

Председатель суда назвал ее женщиной умной, руководившей деятельности) мужа. Плевицкая ответила:

— Спасибо, что он меня в министры произвел. Глупой я никогда не была, но и министром тоже. Я такая, какая есть!

Был момент, когда она не на шутку обиделась. Председатель напомнил, что в Орле, когда в город вошли белые, еще висели афиши, оповещавшие о концерте «красной матушки» Плевицкой.

— Я тогда была еще слишком молода, чтобы меня «матушкой» величали, — ответила она.

Плевицкая быстро уставала и слушала невнимательно. Подружилась с двумя жандармами, которые сидели за ее спиной. В перерыве жандармы приносили ей из буфета бутерброды и вино.

Адвокат Рибе произнес пылкую и злую речь. Он обвинил Плевицкую во лжи и назвал ее соучастницей варварского преступления:

— С 1927 года супруги Скоблины стали советскими агентами, получая за предательство свои тридцать сребреников. Может быть, и больше. Плевицкая сознательно участвовала в шпионской деятельности Скоблина и даже руководила им.

— Вот, господа присяжные, моральный портрет этой женщины с глазами, временами полными слез, сознающей ужасную ответственность, играющей комедию простодушной наивности и старающейся отвечать с непонимающим видом на все неприятные вопросы: «Я ничего не знаю!» — Сегодня нужно уже платить! Плевицкая! — театрально обратился к ней адвокат. — Есть еще время сказать правду. Что вы сделали с генералом Миллером? Не видите ли вы и его, как генерала Кутепова, живым в ваших снах? Говорите!

Плевицкая молчала.

— Как тягостно это молчание! — произнес адвокат.

Адвокат Рибе ошибался. Супруги Скоблины не участвовали в похищении Кутепова, потому что стали работать на советскую разведку больше чем через полгода после его похищения. Но в зале не было никого, кто мог бы поправить адвоката. Впрочем, если бы такое уточнение и было бы сделано, это едва ли смягчило бы сердца присяжных.

Адвокат Рибе превзошел себя:

— Будем уважать страдания русских эмигрантов, восхищаться их верой, их идеалами. И все это предала эта женщина! Над всем этим она надсмеялась! И если мы должны сдерживать наш гнев, мы можем выразить ей все наше презрение, ибо это предательство, платное предательство. Соучастница преступления, предавшая дружбу, в момент похищения и убийства она занималась подбором новых нарядов для себя… Судите ее, господа присяжные, без ненависти, конечно, но и без пощады. Да совершится французское правосудие!

14 декабря, в последний день процесса судья поставил перед присяжными семь вопросов:

— Был ли 22 сентября 1937 года на французской территории похищен и лишен свободы человек?

— Длилось ли лишение свободы больше одного месяца?

— Была ли Плевицкая сообщницей в этом преступлении?

— Было ли совершено 22 сентября 1937 года на французской территории насилие над генералом Миллером?

— Если было, то не с обдуманным ли заранее намерением?

— Если было, то не с завлечением ли в западню?

— Была ли Плевицкая сообщницей преступников?

Когда присяжные закончили совещание, старшина присяжных, положив руку на сердце, ответил «да» на все вопросы, поставленные судом.

Французские присяжные склонны выносить мягкие приговоры женщинам, которые действовали под влиянием мужей. Но в деле Плевицкой присяжные не нашли для нее смягчающих обстоятельств.

Приговор был оглашен в тот же день: 20 лет каторжных работ, еще 10 лет после этого осужденной запрещается ступать на землю Франции. Прокурор в обращении к присяжным сказал:

— Суд предостерегает этим приговором иностранцев, совершающих преступление на французской земле.

Ровно за неделю до вынесения приговора Надежде Васильевне Плевицкой в Москве был вынесен негласный приговор человеку, который решил ее судьбу.

7 декабря 1938 года народный комиссар внутренних дел, генеральный комиссар государственной безопасности Николай Иванович Ежов перестал быть наркомом. Арестуют его только через четыре месяца, но он уже был обречен. Умрут они с Плевицкой в один год.

Генерал Миллер был расстрелян во внутренней тюрьме Главного управления государственной безопасности НКВД в мае 1939 года. Он содержался в тюрьме под чужим именем и под этим же именем был приговорен к смерти.

А бывший штабс-капитан Петр Георгиевич Ковальский, который завербовал Скоблина и Плевицкую, был расстрелян еще в 1937 году. Сменив несколько мест работы, он устроился старшим бухгалтером конторы «Главхлеб» в Ворошиловграде, где и был арестован управлением государственной безопасности Управления НКВД по Донецкой области.

В обвинительном заключении говорилось: «Из дела-формуляра Ковальского видно, что Ковальский при использовании по линии ИНО имеет ряд фактов, подозрительных в проведении им разведывательной работы в пользу Польши». Этого подозрения оказалось достаточно.

Следователь областного управления, подписавший ему смертный приговор, и не подумал справиться относительно Ковальского в Главном управлении госбезопасности НКВД в Москве. Поэтому о том, что Ковальского провинциальные чекисты сочли польским шпионом, и о расстреле своего секретного сотрудника в разведке ничего не знали. И московские разведчики еще два года тщетно искали его по всей стране, потому что опять понадобились опытные агенты-вербовщики.

Надежда Васильевна Плевицкая умерла во французской каторжной тюрьме в 1940 году. Она вошла в историю не благодаря ее божественному дару, а из-за того, что во второй раз вышла замуж за поразившего ее воображение молодого офицера Николая Владимировича Скоблина.

Узнав о ее смерти, парижская резидентура советской разведки равнодушно передала в центр последнее сообщение о своем агенте по кличке «Фермерша»:

«Перед смертью ее исповедовал православный священник. Есть основания полагать, что исповедь, в которой она все рассказала, была записана французской контрразведкой с помощью скрытых микрофонов».