Ирина Стрелкова - Валиханов

По свидетельству Ишмурата Ибрагимова, москвич полностью избавился от чахотки, на радостях раздарил все свои ружья и отправился в обратный путь. В конце лета и петербуржец Хусаин Фаизханов покинул аул Чокана, увозя поклоны Василию Васильевичу Григорьеву, Галсану Гомбоеву, Казем-Беку и другим столичным востоковедам.

Чокан остался в Сырымбете. Он писал друзьям, что приедет в Петербург попозже, в декабре, гладким зимником… Но вот уже новый, 1862 год, а он все еще в Сырымбете. Долину занесло снегом, только на горах чернеет бор. Чокан бродит по комнатам старинного дома бабушки Айганым, по дорогим ташкентским и персидским коврам. Горят свечи в бронзовых канделябрах, отражаясь в зеркалах. На тонконогих столиках стоят китайские вазы, привезенные им из Кашгара. На диваны и кресла брошены медвежьи и барсовы шкуры. Что ж… Здесь можно жить по-европейски, читать, писать [117] Теперь в Сырымбете степной ветер гонит волны по густой траве, и вдыхаешь горькую горечь джусана. Только побродив и приглядевшись, можно отыскать в джусане следы добротного фундамента. Как же это все-таки не уберегли люди свое степное Михайловское! Свою Ясную Поляну! Радостно было услышать в Кок-четаве, что начинаются работы по восстановлению Сырымбета. .

2 декабря 1862 года он отправил письмо в Петербург Андрею Николаевичу Бекетову. Начинается оно шутливо: «Многоуважаемому профессору свидетельствует свое почтение киргиз-кайсак Валиханов из Средней орды и просит прощения за неаккуратность в переписке, причем он, Валиханов, возлагает свое упование на аллаха и надеется, что неаккуратность, как его национальное качество, приносит ему более чести, чем осуждения».

Но вряд ли он писал Бекетову в беззаботном настроении. В середине письма меж деловых строк прорывается: «Позвольте теперь поговорить о себе. Здоровье мое все еще плохо, и доктора не позволяют теперь выехать в дорогу, поэтому я остаюсь в степи до лета, до августа».

Деловые предложения киргиз-кайсака Валиханова профессору Бекетову таковы. Он хотел бы продать по 50 рублей за печатный лист заметки о Кашгаре. Он просит прислать барометр, психрометр и несколько термометров, чтобы вести наблюдения за климатом. Он сообщает, что собрал много сказок, эпических сказаний и песен, что начал для Географического общества статью о картах Средней Азии и что занимается изучением киргизских законов, которые имеют связь с уложением Чингисхана [118] «Ясы Чингисхана» (1206 г.) отличались необычайной жестокостью наказаний. За любой проступок полагалась смертная казнь. «Ясы Чингисхана» устанавливали в завоеванных странах режим террора, страха и угнетения. .

Тут следует отметить строчку об изучении законов — она свидетельствует, что Валиханов уже тогда начал собирать материалы для своей будущей «Записки о судебной реформе». Ведь он еще в Петербурге знал, что такая реформа будет осуществляться.

Вскоре из Сырымбета везут в Кокчетав на почту еще одно письмо.

«Генваря 14, 1862 г. Киргизская степь.

Любезный друг, Федор Михайлович.

Ты, верно, полагаешь, что я давно уже умер, а между тем я жив, и доказательством тому может послужить это письмо. Я до сих пор не писал тебе по разным уважительным причинам, которые будут теперь изложены. Во-первых, я сам думал в октябре быть в Петербурге, потом заболел и оставил это намерение до декабря. Так как здоровье мое и в декабре оказалось очень слабым, то я склонился на совет сибирских докторов зиму провести в степи, а теперь пришел и сам к тому заключению, что с моим здоровьем в Петербурге жить постоянно нельзя. Поэтому я хочу получить место консула в Кашгаре, а в противном случае выйти в отставку и служить у себя в Орде по выборам. В Кашгаре я бы стал получать хорошее содержание, климат хороший, может быть, здоровье мое поправилось бы. Если это не удастся, и в степи будет недурно. Буду заниматься хозяйством, торговлей, а в случае выбора народа буду честным чиновником и, вероятно, принесу своим родичам более пользы, чем их безграмотные и дикие султаны. Через год или два мы станем ездить в Петербург, проведем с добрыми друзьями несколько приятных месяцев, запасемся новыми книгами, новыми идеями и опять в Орду, к киргизам. Ведь это будет не совсем дурно, не правда ли, голубчик, Федя?»

В конце идут поклоны — Михаилу Михайловичу, Майкову, Полонскому, Страхову, просьба передать Николаю Курочкину, что ему Чокан собирается писать, просьба прислать фотографические карточки, просьба присылать «Время» и подписаться для Чокана на «Современник».

Но вот что странно в этом письме: «Следуя совету одного доктора сибирского, но человека достойного уважения (ты его не знаешь), я зарок дал ничего не делать, ничего не пишу, ничего не читаю, одним словом, не изнуряю умственных способностей — в этом заключается мое лечение и от этого происходит моя скука».

Эти строки не согласуются с тем, что писал Чокан Бекетову о своих научных планах. И что за сибирский доктор взял с Чокана зарок не писать и не читать? В России такой запрет накладывают не доктора.

К сожалению, утеряны письма, которые Чокану в Орду писал Достоевский. Ни единого не сохранилось. А что писал — это ясно из ответов Валиханова и Достоевскому и Майкову.

Его мечта поехать консулом в Кашгар оказалась несбыточной. В некоторых биографиях Валиханова говорится, что ему отказали в назначении консулом по причине политической неблагонадежности. Это не так. Попытки России открыть в Кашгаре консульство и факторию закончились безуспешно.

А дома, с родней отношения все больше и больше обострялись. Отец заявил во всеуслышание, что не намерен более воспитывать своих детей по-европейски.

— Они портятся, — говорил Чингис своим братьям и другим валиханидам, — перенимают у русских плохие привычки, забывают народные обычаи, перестают уважать старших.

— Чоканым, — Зейпеп усаживала его рядом, — дурной человек с почетного места стремится к двери, а хороший от двери стремится на почетное место. Думала ли я, что выращу дурного сына, что молоко мое потрачено напрасно… Тебе уже двадцать шесть лет…

Это действительно редкое — и позорное — для Степи дело. Молодой султан, сын уважаемого Чингиса отказывается ехать за просватанной ему дочерью Ахмета Джантюрина. Уж не болен ли? А может, другая причина?

В ауле старшего султана есть кому подсмотреть и подслушать.

По утрам мать отправляла к нему свою служанку с чашкой кумыса. Другие служанки не замедлили донести матери Чокана, что эта женщина слишком долго задерживается в юрте молодого торе. Зейнеп запретила ей бывать у Чокана, и на следующее утро ему принесла кумыс старуха. Он разозлился и отослал старуху к султанше: