Пол Стэнли - KISS. Лицом к музыке: срывая маску

Больше всего меня ранило чувство, будто я предал своего сына. Я поклялся никогда не причинять ему боль. И все же я не мог защитить его от этого. Ужаснее всего было осознавать, что я не могу видеть его каждый день. Что я не могу быть с ним, когда захочу. Или всякий раз, когда он захотел бы увидеться со мной.

После моего развода люди, столкнувшиеся с такой же ситуацией, советовали мне развеяться и начать встречаться с кем-нибудь. Знаете, все эти разговоры в духе: «Нужно жить полной жизнью». Нет, мне не было нужно.

Я видел, как другие люди шли по этому пути, но для меня в этом была некая эгоистичность: они не думали о том, что было лучше для их детей. Мой ребенок переживал невероятную травму, и единственное, чего я хотел, — чтобы он чувствовал себя в безопасности. Вмешивать других людей просто потому, что мне хотелось с кем-то потусоваться или переспать, было бы безумием. Как можно быть таким эгоистом? Эван был единственным, кто имел для меня значение в тот момент. Мои решения будут иметь огромное влияние на него. Я хотел проводить все свое время с ним, разговаривая о том, что его беспокоило.

Я купил и внимательно прочитал книгу «Когда дети скорбят», в которой объясняется, как дети воспринимают и справляются с горем и потерей. Однажды днем я сидел возле своего дома, думая обо всем этом, когда один из парней, которые работали в доме, неожиданно пришел, чтобы что-то исправить. Дальше приветствий мы с ним не общались. Но, должно быть, он знал, что случилось, и видел, каким расстроенным я выглядел, поэтому решил подойти ко мне: «Надеюсь, вы не подумаете, что я нарушаю границы, — сказал он, — но я понимаю, что вы чувствуете. Я знаю, вы будете думать, что я сумасшедший или что мои слова к вам не относятся, но однажды я тоже развелся, и тогда мне казалось, что миру пришел конец. Я не знал, куда деваться, но теперь я счастлив в браке с самой удивительной женщиной на свете и веду фантастическую жизнь. Так будет и у вас». Как он и предугадал, первой мыслью, которая пришла мне в голову, была: «Ты из ума выжил. У меня нет группы. Я в разводе. Я предал своего ребенка. Что мне, черт возьми, остается делать?» В этот период адской боли у меня все еще было мало людей, с которым можно было поговорить по душам. Развод для меня обернулся очень одиноким опытом. Джин был в своем собственном путешествии, у него были свои методы, чтобы защитить себя и свои собственные доспехи. Терапия по-прежнему оставалась для меня раем, местом, где я мог говорить честно и озвучивать свои самые глупые и безумные мысли. Одна из вещей, почему я очень ценю психотерапию, состояла в том, что благодаря ей я понимал, что был не таким чокнутым, каким боялся показаться, и что мои реакции были нормальными, или, скорее, что не было такого понятия, как «нормальный», несмотря на то, что внешние факторы говорили об обратном.

Пожалуй, человеком, оказавшим мне наибольшую поддержку, был Майкл Джеймс Джексон, продюсер, которого мы задействовали при работе над Creatures, Lick It Up и Animalize . Невероятно интеллектуальный и начитанный, он, кажется, видел жизнь глубже и сложнее, чем большинство людей. Он знал, что я был студентом художественного факультета, и заметил, что я все время делал зарисовки в моменты отдыха в студии. Однажды он сказал мне: «Тебе нужно рисовать». Я был озадачен. «Тебе нужно извлечь что-нибудь ценное из этого опыта, исследовать его с помощью живописи», — продолжил он. Эта идея нашла во мне отклик. Вскоре Майкл дал мне несколько книг по искусству, чтобы попытаться вдохновить меня, в том числе красочное издание о Марке Ротко. Наконец я сходил и купил необходимые принадлежности — холсты, кисти, мастихины. Я понятия не имел, что собирался делать, но был полон решимости попробовать. В первый раз, когда я все приготовил и начал рисовать, было похоже, словно я покинул свое тело. Не задумываясь, я смотрел, как двигается моя рука, и когда я закончил, у меня получился автопортрет. Я почувствовал облегчение и удовлетворение. После этого я нарисовал еще одну картину, потом еще. У меня внезапно возникла необходимость рисовать.

Живопись была словно красочный поток сознания, который очищал меня. Она позволила мне исследовать эмоции без помощи слов. Благодаря этому я в некотором смысле смог отойти назад и взглянуть в зеркало — чтобы увидеть, что происходит в моей жизни и разобраться в своих чувствах. Это было почти как экзорцизм. Закончив холст, я делал глубокий вдох и выдох. Было чувство, что мне удавалось что-то получить от себя самого. В конце концов я осознал, что не слышал тот гортанный звук уже в течение нескольких дней, а затем он пропал на несколько недель. Я зализал свои раны и двинулся вперед. Вдобавок к этому я начал много готовить. Для меня было важно, чтобы Эван увидел, что он и я могли быть самодостаточными. Не говоря уже о том, что я хотел кормить его здоровой едой и дарить ему спокойствие и радость совместного приема пищи. Я научился делать курицу «Пармезан» и блины, различные блюда из рыбы и овощей, я освоил вафельницу и формы для кексов. А фрикадельки у меня получались просто загляденье.

Одним из моих коронных блюд было блюдо из брюссельской капусты, которое я сам изобрел. Даже люди, которые терпеть не могли брюссельскую капусту, как Эван, когда он был маленьким, любили это блюдо. Я резал кочанчики пополам и жарил их с бальзамическим уксусом, сушеной вишней и ветчиной, а затем покрывал пармезаном и цедрой лимона. Я находил огромное удовольствие в приготовлении пищи и сервировке блюд — в этом был акт дарения. Эван любил помогать с готовкой. Большую часть времени мы были дома вдвоем, но благодаря совместной готовке это место было похожим на дом. Семейный дом. Однажды, когда у нас гостил отец, а мы с Эваном готовили и играли, он сказал: «Тебе не кажется, что ты перебарщиваешь с любовью?» «Невозможно давать ребенку слишком много любви, — сказал я. — Ты можешь лишь дать ему слишком мало любви. Любовь не делает ребенка слабее, она делает ребенка сильнее». Моему отцу было странно это слышать. Если при мне кто-нибудь говорил Эвану не плакать, не быть ребенком или что-то в этом роде, я всегда делился с ним правдой, которая мне открылась: люди, которые скрывают свои эмоции, слабы.

Сила и покой — в открытости.

После развода я мог бы носить шляпу с надписью «СКАЖИ ДРАМЕ НЕТ». Это стало мантрой. Я не хотел актрис и моделей. Я не хотел видеть рядом с собой человека, чье чувство собственного достоинства или настроение зависело от того, получил ли он роль или преуспел ли на прослушивании. Теперь я знал, что драма, которую я ранее принимал за нечто забавное, возбуждающее и нормальное — основной компонент отношений, была на самом деле разрушительной, контрпродуктивной и ненужной. Эмоции — да, драма — нет. Я не собирался терять время, компрометировать себя или изображать из себя кого-то, кем я не являюсь. Я не собирался угождать людям и подстраиваться под них. Никакой драмы. Теперь я знал: меня должны полюбить таким, какой я есть.