Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

«Два месяца жил я на Кавказе,— рассказывает Пушкин брату своему вскоре после возвращения оттуда,— воды мне были очень нужны, чрезвычайно помогли, особенно серные горячие, впрочем, купался в тёплых кислосерных, в железных и в кислых холодных. Все эти целебные ключи находятся не в дальнем расстоянии друг от друга, в последних отраслях Кавказских гор. Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видал великолепную цепь этих гор, ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змейной. Кавказский край, знойная граница Азии, любопытен во всех отношениях. Ермолов наполнил его своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает, дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои излишними. Должно надеяться, что эта завоенная страна, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасною торговлею, не будет нам преградою в будущих войнах и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии» [332] Письмо от 24 сентября 1820 г. из Кишинёва. [Возврат к примечанию [346] ] .

В этих словах так и отзываются разговоры в обществе Раевских о Кавказе, о тамошней войне и об её значении для России. Посольство Ермолова в Персию было ещё в свежей памяти. От генерала Раевского Пушкин, конечно, наслушался рассказов о подвигах Цицианова, Котляревского и Ермолова, тогдашнего главнокомандующего кавказских войск. Последний приходился родственником Раевскому и был его товарищем по службе. Всех троих Пушкин помянул впоследствии в Эпилоге к Кавказскому Пленнику.

Поэмой этой, которую Пушкин замыслил ещё во время своего путешествия, он дорожил потом именно как картиною Кавказа. И действительно, описательная часть Кавказского Пленникасвидетельствует, что молодой Пушкин не был праздным путешественником, приехавшим только полечиться да погулять. Нужно было много умного внимания и наблюдательности, чтобы так схватить главнейшие черты края. Что касается собственно до внешней поэтической работы, то, кажется, в два месяца кавказской жизни Пушкин мало писал. И до письма ли тут было? Рождённый и воспитанный в равнинах и очутившийся вдруг среди заоблачных гор, он был слишком поражён великолепием и новизною картины и только набирался впечатлений.

С Кавказа, сколько мне известно, Пушкин послал в печать только два небольшие дополнения к Руслану и Людмиле и Эпилог этой поэмы. Надо заметить, что он уехал из Петербурга, не успев выдать в свет Руслана и Людмилы. Известный любитель словесности и художеств, А. Н. Оленин, лично знавший Пушкина, желая на деле показать любовь свою к его таланту, сам сочинял рисунки к Руслану и Людмиле, а Н. И. Гнедич, с которым Пушкин сошёлся у Оленина, принял на себя хлопоты издания. Самая рукопись оставлена была у брата, Льва Сергеевича, который, вместе с товарищем своим С. А. Соболевским, доканчивал печатание. Последний рассказывает, что много было труда разбирать шестую песнь, не перебелённую сочинителем. Поэма появилась в исходе мая или в начале июня месяца (цензурное дозволение И. Тимковского дано 15 мая 1820). Посылая свои добавления к двум местам шестой (последней) песни, всего 17 стихов, Пушкин мог думать, что они вместе с Эпилогом ещё поспеют в Петербург прежде отпечатания книжки. Но поэма уже вышла, и новые стихи её появились в лучшем тогдашнем журнале, в Сыне Отечества (№ 38), который издавался Н. И. Гречем. А может быть и то, что Пушкин, уже получив от Гнедича [334] В письме к барону Дельвигу от 23 марта 1821 г. Пушкин говорит, что Гнедич доставил ему девственную Людмилу. на Кавказе печатный экземпляр Руслана и Людмилы и будучи недоволен текстом, послал пропущенные места шестой песни, печатавшейся, как выше сказано, с черновой рукописи. Во всяком случае видна заботливость о своём произведении и осмотрительность при появлении в печати, наследованные Пушкиным от Карамзина, Батюшкова и Жуковского. Что касается Эпилога к Руслану и Людмиле, то в нём Пушкин захотел выразить благодарное чувство своё. Это был голос с Кавказа Карамзину, Чаадаеву и вообще петербургским друзьям. Раевские тоже могли относить к себе следующие стихи:

Под Эпилогом означено: «26 июня. 1820. Кавказ».

Выше замечено, что кавказская поездка дала Пушкину богатый запас поэтических впечатлений. «Питаясь чувствами немыми», наблюдательный и впечатлительный поэт принял на душу всю роскошь и разнообразие новых для него картин. Рассказывая нам впоследствии о судьбах своей Музы, он говорит:

Или:

Быть может, к воспоминаниям об этой жизни принадлежат и стихи 1828 г. Не пой, красавица, при мне.

Глубокая задушевность этих стихов заставляет думать, что они связаны с каким-нибудь действительным случаем, и в них, может быть, заключена какая-нибудь биографическая черта. Но подробностей, разумеется, нечего спрашивать. Во всяком случае поэтический отчёт о своём путешествии Пушкин даёт в Кавказском Пленнике.