Абрам Старков - ...И далее везде

Во втором раунде картина боя резко меняется. Михайлов посылает свою левую руку сбоку, но медлительный, неуклюжий Королев успевает опередить его. Откуда эта ловкость, быстрота, неожиданная для зрителей? Им-то что, не больно. А вот Михайлов нарывается на сокрушающий прямой удар, вслед, за которым вылетает откуда-то снизу и правая рука. Михайлов вынужден отступить к канатам. Королев не отпускает его. Соперник закрыл лицо руками и, упав на веревки, старается оттолкнуться от них. Не может: Королев давит всем корпусом и бьет, бьет. Только гонг выручает Михайлова. И все видят, что ему достался противник, какого у него, блистательного боксера, никогда еще не было.

Но Михайлов достаточно опытный, умный боец, чтобы не растеряться, и когда, после отдыха, начинается третий раунд, он бежит на неохотно встающего с табуретки, по виду усталого Королева и обрушивает на него, как и в первом раунде, серии коротких неожиданных ударов, и не ото всех из них тяжеловесу удается спастись. Они явно чувствительны для как будто непробиваемого Королева. Михайлов этой своей тактикой хочет смутить, обезоружить его, и в какой-то степени это удается: по очкам Королев проигрывает третий раунд. Но поглядите, как он сидит теперь, отдыхая, в своем углу, пока секундант обмахивает его полотенцем и что-то нашептывает в ухо. Всем видом Королев показывает, что пороху у него в пороховницах, то бишь в боксерских перчатках, еще достаточно. «Я тебя еще вымотаю, ты у меня иссякнешь, и тогда пущу в ход свою тяжелую артиллерию» — написано на лице у Королева, когда он поднимается с табуретки.

Не знаю, «прочел» ли это Михайлов, но тактике беспрерывного нападения не изменил и вдруг в середине раунда провел свой коронный, часто досрочно заканчивавший его бои «крюк» в челюсть. Сколько бойцов падало на ринг от этого удара! Сам непобедимый гигант-норвежец Паттерсон был повержен таким образом Михайловым. И вот снова точный, сильный «крюк» в челюсть, а Королев не качнулся, не отступил. (В своей книге «На ринге», вышедшей в 1950 году, он вспоминает: «…этого я уже не ждал! Звон в ушах, пляшут колени, в глазах словно дымовое облако… Как же я не успел предупредить страшнейший михайловский крюк?.. Надо скрыть действие этого удара. Надо! Сам виноват. Забылся… Теперь расхлебывай. Скорее в ближний бой. Наклонив голову, бить и бить ударами снизу вверх. Обману ли?») Обманул!

Михайлов, похоже, обескуражен. Его излюбленный, самый опасный маневр не достиг цели при всей точности и силе удара. Думается, с этого момента Михайлов изверился в победе и старался лишь достойно завершить бой. Что ему и удалось. Два последних раунда, пятый и шестой, боксеры провели в центре ринга. За мельканием их рук невозможно уследить. Кажется, что в ходу не две пары перчаток, а четыре, шесть, восемь. Цирк замер в тишине как бы в ожидании кульминации, какого-то особого удара. И он последовал. (К восторгу, добавлю сейчас, одной из моих соседок, болевшей за Королева, и к огорчению второй. — А. С. ) Он был послан тяжеловесом, и Михайлов зашатался. И все же не упал. Такое состояние называется «грогги», в глазах двоится, потолок соединяется с полом. Не всякий это выдержит. А Михайлов, играя ногами, подпрыгивая, продолжает, как любят говорить боксеры, «работать»: слова «драться» они избегают. Михайлов продолжает бой, хотя исход его уже всем ясен. Только выдержка старого бойца и удар гонга спасли его от нокаута.

Он первым поздравил Королева, ставшего абсолютным чемпионом страны. В боксе 8 чемпионов, каждый в своем весе. 20-летний Николай Королев теперь чемпион всех восьми чемпионов.

На редакционной летучке Данилов похвалил мой репортаж. Секретарь молчал. Промолчало и гороно.

С авиацией у меня давнишние связи.

Первый полет в жизни, если не считать уже описанного «полета» сквозь оконное стекло, я совершил полвека назад. И есть документальное свидетельство тому — заметка, напечатанная в «Ленинских искрах» 3 сентября 1930 года:

— Контакт!

— Есть контакт!

Завертелся пропеллер, затрещал мотор.

Самолет быстро-быстро побежал по полю Комендантского аэродрома.

И вот «Ленинградский пионер» — в воздухе. И я вместе с ним. Я тоже ленинградский пионер.

Я сижу впереди пилота, крепко привязанный к сиденью. Самолет забирает все выше и выше.

Вначале даже немного страшновато смотреть по бокам: я смотрю в небольшое отверстие внизу. Но потом привыкаешь. Это только первое ощущение.

Толпа на аэродроме — уже не толпа, а несколько клякс, нечаянно посаженных на зеленое поле вместо тетрадки.

Земля с самолета похожа на хорошо, аккуратно вычерченный план. Вот дорога, по которой бежит маленькая оловянная лошадка с таким же оловянным всадником.

Но вдруг — что такое? Я падаю, я не вижу земли. Перед глазами только кусок неба. Мелькает мысль: а вдруг сейчас вылечу и упаду туда, далеко вниз? Но вот самолет круто повернул и опять выпрямился. Пролетаем над заливом. Да какой это залив! Просто лужица от недавно прошедшего дождя. А это что такое? Неужели Черная речка? Мне она кажется тоненьким синим шнурочком от спортивных тапочек.

Опять поворот, и опять чувство падения.

Внезапно мотор перестает трещать. Самолет остановился в воздухе. Это продолжается 1—2 секунды. Потом я узнал, что при спуске летчик всегда выключает мотор.

«Ленинградский пионер» стал плавно спускаться. Земля совсем близко. Я машу шлемом.

Вот и твердая почва. Самолет, как и при подъеме, быстро бежит по траве. Навстречу бегут красноармейцы.

Я вылезаю из кабинки. Смотрю на небо, где летает много самолетов. Только что я тоже там был.

Корреспонденция проиллюстрирована крошечной фотографией: мальчуган в летном шлеме, занеся ногу, вылезает из самолета. Подпись из текста заметки: «Я вылезаю из кабинки». Лица не видно (и это, как вы поймете далее, оказалось мне на руку). Но «деткор А.» — это я, поверьте. Инициал вместо полной подписи поставлен по моей просьбе. Я был вынужден прибегнуть к конспирации, хотя и стремился в свои тринадцать лет к славе. Но полеты в то время не были еще таким массовым явлением, и взмывание сыночка к облакам, о котором мама прочла бы в «Искорках» — мы получали газету на дом, — могло даже задним числом не на шутку разволновать ее. Надо отдать должное благородству моего старшего брата Вальки, с которым я, не выдержав тяжести носимой внутри тайны, поделился ею, и он не выдал меня, хотя имел все основания отомстить мне. За несколько дней до появления заметки мы шли с мамой по проспекту Володарского (бывшему Литейному, а ныне снова Литейному) и возле проспекта 25 Октября (бывшего Невского и ныне снова Невского) увидели Вальку, шедшего в компании своих сверстников нам навстречу. Заметив нас первым, он проделал какую-то стремительную манипуляцию правой рукой — снизу вверх, сверху вниз и за спину — и в конце ее, этой манипуляции, я все же углядел мелькнувший огонек папиросы. «Мама, — крикнул я, — он курит!..» Валька был изобличен, получил вечером изрядную взбучку от отца, что не помешало ему стать неисправимым курильщиком на всю жизнь. Так вот, он меня благородно не выдал, уже тогда продемонстрировав лучшие, чем у меня, моральные качества, и мама так и не узнала о моем первом полете, но впереди у нее было еще немало возможностей для волнений за меня.