Ирина Триус - Дорога длиною в жизнь

Первый помощник у Арнольда Осиповича в отделении — старшая сестра Рита Алексеева. На своем посту она уже три года. Смотришь, как она работает, и понимаешь: чтобы быть хорошим организатором, надо прежде всего уметь все делать самому. Нет процедуры, которую кто-нибудь в отделении сумел бы выполнить лучше Риты.

Разными путями приходит к человеку призвание. Мечта о медицине завладела Ритой давно — она еще бегала по деревне босоногой девчонкой. Отца своего Рита не помнит. Когда немцы заняли подмосковную деревню и сожгли ее дом, многодетная семья осталась без крова. Раздетые, разутые, голодные ушли они из родной деревни.

В новом селе, уже после войны, мать поступила работать в больницу санитаркой, и здесь же, при больнице, дали им комнату. Жили трудно — все на одну небольшую зарплату матери. Рите с детства приходилось подрабатывать — то нянькой, то почтальоном. Но очень хотелось учиться! И если удалось ей окончить школу, то лишь потому, что люди в белых халатах, сотрудники больницы, помогали ей и ее семье. С особенной благодарностью вспоминает Рита женщину-врача, ставшую ей как бы второй матерью. Она кормила и одевала Риту, помогала ей готовить уроки. Она-то и вдохнула в опаленное войной детское сердце мечту. Рита видела, что помогает докторша не ей одной. Со всего села шли люди за советом к этой красивой и строгой женщине. Рите она казалась доброй волшебницей, пришедшей к людям из сказки. Вот и захотелось стать такой же. Но стать сразу врачом Рита не могла — надо было работать, помогать матери. Зато медицинская сестра вышла из нее замечательная! Так доброе семя, зароненное в душу ребенка, определило всю жизнь.

Прислушиваюсь к разговору санитарки Люды Соколовой с моей соседкой по палате, научной сотрудницей одного из транспортных вузов. Люде восемнадцать лет, она отлично окончила школу, а вот на экзаменах в медицинский институт недобрала один балл. И пришла сюда санитаркой. Моя соседка уговаривает ее:

— Ну на что тебе эта грязная работа? Давай я устрою тебя лаборанткой в наш институт. Летом поступишь к нам же учиться. И ставки у инженеров выше.

Люда смущенно, почти виновато отвечает:

— Не могу я, понимаете, не могу. Нет у меня другой дороги в жизни, кроме как в медицину…

«Нет другой дороги в жизни» — вот это, наверное, и есть призвание.

Разве забыть мне когда-нибудь сестру Светлану, студентку медицинского института! Днем она занималась, ночами дежурила у нас в больнице. В самые тяжелые ночи, когда бессонница доводила меня до исступления, Светлана прикладывала руки к моему горячему лбу и тихо-тихо шептала над самым ухом: «Спать, спать, спать…» И я, успокоенная, засыпала. Засыпала у нее одной. Знаю, в медицинском институте не преподают гипноз. И глаза у Светланы вовсе не черные, какие — почему-то принято считать — должны быть у гипнотизера, а синие-синие. Впрочем, в те тихие ночные часы в полумраке больничной палаты нельзя было различить цвет ее глаз. Но как умела она унять боль, успокоить, увести от беды…

Это уметь — тоже призвание.

Я не раз лечилась в клиниках медицинских институтов и видела занятия со студентами в палатах, у постелей больных. Стоят они, студенты, все в белых халатах, в белых шапочках, такие похожие и не похожие друг на друга. Взгляд у одних серьезный, сосредоточенный, у других — равнодушный, отсутствующий. Вот толкнул один другого, что-то шепнул, послышался смешок. И только грозный взгляд профессора остановил их. Пройдет еще месяц, и профессор — уже в аудитории — будет принимать экзамены. Будет задавать вопросы и ставить оценки за ответы. А я бы ставила им предварительные оценки уже здесь, у постели больного. И не по тому, как они отвечают, а как слушают, какими глазами смотрят на больных. Ведь и в этом тоже распознается призвание… Как у Арнольда Осиповича, у Риты, у Люды. Как у главного врача Анатолия Соломоновича Шпигельгляса, по существу, создавшего эту больницу, хотя сам он утверждает, что не осилил бы это, если бы не множество энтузиастов. Я смогла рассказать лишь о некоторых из них.

Двоюродный брат Митя незадолго до войны привез с Волги девушку Татьяну и наказал мне: «Люби ее как сестру». Красивая, с русыми волосами и яркими голубыми глазами, высокая, стройная. Волжанка, она плавала лучше моих братьев-спортсменов. И вся была такая лучистая, солнечная.

Родилась дочь. Брат обожал ее и назвал Галкой — она была действительно черненькая, как галчонок. А вскоре началась война. Мой брат узнал об этом раньше всех нас: командир-пограничник, он принял самый первый бой. Неловко поцеловал спящую дочь — она проснулась и заплакала. Наспех попрощался с Татьяной и сказал: «Уезжайте с первым эшелоном, но это скоро кончится, не бойся!» Для него война действительно скоро кончилась: он погиб в сорок втором под Сталинградом. Для нее война так и не кончилась никогда: именно девятого мая сорок пятого года получила она похоронку.

Вместе со свекровью воспитала дочь. Не успев приобрести специальность, жила трудно, но не жаловалась. Столько лет прошло с того Дня Победы, с той похоронки, а живет по-прежнему с достоинством, уважаемая всеми. Сумела не потерять тепло своей души. При ходит на помощь тому, кому трудно. Видно, доля ее такая (а может, сама себе выбрала) — ухаживать за больными. И по-прежнему молодая, разве чуть полиняли глаза — наверное, выплакала — да появилась седина в волосах. Веселая, жизнелюбивая. Никогда не позавидует чужому счастью. Входит в мою комнату или в больничную палату словно солнце.

…Месяц назад Татьяна умерла. В часы, которые она коротала без дочери, я по телефону спрашивала ее: «Тебе скучно?» — «Нет, — отвечала она уже ослабевшим голосом, — над моей кроватью висят портреты твоих братьев, один из которых был моим мужем. Я разговариваю с ними. Они отвечают».

Перед тем как мне лечь в больницу, мы с сыном поехали к ней. Я знала, что это последняя встреча. В тот день собралась вся ее семья. Татьяна небрежно смахивала катившиеся по щекам слезы, а лицо озарялось такой сияющей улыбкой, и глаза были такие лучезарно-синие, что не верилось в близкий конец. Она знала, что умирает. Но любила нас всех, и этой любовью, а не страхом наступающей смерти было переполнено ее сердце.

Похоронили Татьяну без меня. А я всю жизнь буду помнить ту сияющую улыбку и свет синих глаз. Да, так надо жить. Так надо умирать!

Неожиданно выдался праздничный и торжественный для меня день — наградили орденом «Знак Почета». Поздравляли близкие, друзья, товарищи. Казалось, по-особенному, не буднично светит солнце. А терраса вся была заставлена вазами, кувшинами, банками с цветами, непременными спутниками радости и горя. Чайные розы, алые маки, нежные лилии, благоухающий жасмин, статные гладиолусы. А одна женщина, живущая в это лето с нами на даче, не стала покупать «парадные» цветы. Вышла за калитку и нарвала на лугу ромашек. Маленький этот букет мигом затерялся среди броской, пышной красоты дорогих садовых цветов.