Михаил Салай - По знакомым дорогам

— Ну что ты опять стоишь на одной ноге! Всегда, когда стоишь на одной ноге, как цапля, так и дождь льет!

Эту молодую гусыню привезли в штаб разведчики, чтобы зарезать и сварить командованию жирный обед. А мы оставили Галю — уж кто так назвал ее: Негреев, Кочубей или я сам, — не помню. В пять утра я обычно был на ногах, и если заспишься хоть на четверть часа, Галя уже щиплет за бока — не столько будит, сколько требует, чтобы ее накормили, — она привыкла есть с рук или из тарелки. Вечером задержишься где-нибудь в отряде, она бегает вокруг вперевалочку, гогочет, зовет.

Оказывается, она и дождь предсказывала. Вот такая была у нас Галка…

За эти двадцать дней в междуречье мы не раз беспокоили гитлеровцев, и крепко.

Как-то, сразу после пяти утра, едва я позавтракал (печеной картошкой и кусочком сала), пришел ко мне Кочубей:

— Я с докладом, товарищ командир.

— Что такое?

— Разведали мы станцию Малейки. Вся — в складах. Два — с зерном, один — с продовольствием, а еще один — с боеприпасами. Охрана — гарнизон мадьяр в сто восемьдесят человек и семьдесят полицаев. Считаю, что операцию можно поручить кутузовцам, их разведка уже была на станции.

Именем Кутузова стал называться у нас третий отряд, которым командовал Цыбочкин; Михаил Попов был у него комиссаром. Я предложил усилить отряд ротой из местных, междуреченских партизан, способных оказать большую практическую помощь, и в тот же вечер пошли на Малейки.

Проделав быстрый марш в двадцать километров от нашего лагеря, глубокой ночью партизаны напали на станцию с двух сторон. Одну группу вел Цыбочкин, другую — Попов. Сняв посты, первый дал сигнал ракетой, по которому Попов, уже подобравшийся к мадьярской казарме, атаковал ее и забросал гранатами. Рота междуреченского отряда имени Коцюбинского под командованием Петренко бросилась к складам. Этот бой еще раз показал, что такое внезапное нападение. Противник потерял больше половины солдат и полицаев, станция была разгромлена, все склады сгорели дотла, движение поездов через Малейки надолго прекратилось. С нашей стороны был ранен один — сам Цыбочкин, но легко.

В другой раз в районе села Мнев наши разведчики наткнулись на колонну гитлеровцев. Эта колонна прошла по улице сожженного хутора Хропатый и, оставляя за собой пепелище, двинулась к Мневу, до него — еще километра два. Разведчиков вел политрук дунаевской разведроты Степан Шелудько, в недавнем прошлом командир взвода разведки, в артиллерийской части, которая попала в окружение под Винницей. Вырвавшись из окружения с группой бойцов, молодой лейтенант попытался сам организовать партизанский отряд, потом связался с подпольщиками Чернигова и наконец попал к нам. Негрееву, нашему комиссару, конечно, по душе пришлось, что в этих опасных, переменчивых условиях Шелудько сберег свой партийный билет, выданный ему в феврале сорок первого года политотделом 15-й танковой дивизии. Армейский разведчик и у нас был назначен в разведроту.

Так вот, отстреливаясь от внезапно появившихся гитлеровцев — их было около ста, — Шелудько с шестеркой партизан стал отходить к Мневу, хорошо зная, что там сидят мадьяры. Другой дороги не было. Приближающаяся стрельба всполошила мадьяр, и они включились в нее. Шелудько тут же велел своим разведчикам вести огонь в обе стороны. Гитлеровцы, решив, что село занято партизанами и что они столкнулись именно с партизанской разведкой, открыли по Мневу огонь из минометов. Начался настоящий бой… между немцами и мадьярами! А наши разведчики, выбрав удобную лощинку, отползли к лесу, оставив ретивых вояк самих разбираться в этой баталии.

Нешуточный бой длился более трех часов! Одни считали, что берут партизанское село, другие — что отбиваются от наступающих на Мнев партизан.

Честно говоря, я и сам раньше думал, что такие вещи случаются только в кино. Ан нет! Степан Шелудько спровоцировал такую схватку, о которой 15 июля 1943 года сообщило даже Совинформбюро. В сводке писалось, как группа разведчиков партизанского отряда, действовавшего в Черниговской области, столкнула немцев с мадьярами; как начальник гарнизона, чтобы отбить крупные силы «партизан», выслал против них триста человек. «Тем временем, — сообщалось далее, — партизаны-разведчики незаметно отошли. Ничего не подозревавшие мадьяры наседали на хутор, занятый немцами. После трехчасового боя с ротой немцев мадьяры ворвались в хутор и только здесь, при виде семидесяти раненых и тридцати пяти убитых немцев, поняли, что партизаны их ловко провели».

Немалые потери были и у мадьяр. Наши подпольщики — крестьяне — подсчитали, что убитых с места действия вывозили на восьмидесяти подводах. И рассказывали, как нещадно немцы ругались, обвиняя во всем мадьяр, затеявших остервенелую перестрелку.

Вскоре после этого враг предпринял большой поход на наш лес, но основную ударную силу опять составляли мадьяры, и никакой уверенности в себе на этот раз у них не было. Да, все оккупанты боялись леса! Они днем-то входили в него с двумя оглядками, а ночи и вовсе не отваживались в нем проводить. За каждым деревом им мерещился партизан. Наше положение было более выгодным — мы видели своего врага, знали, в каком количестве он идет на нас. Перед этим боем мы бесшумно взяли в плен несколько вражеских разведчиков.

Чтобы заманить противника в лес, увеличить и использовать панические настроения в его рядах, я опять запретил открывать огонь до общей команды. Каменский и Цыбочкин, возглавлявшие оборону своих отрядов, нервничали — мадьяры подошли к ним почти вплотную, углубились в лес на пять-шесть километров. А команды все нет! У них, на флангах обороны, находились Негреев и Кочубей, успокаивали: не тревожьтесь, команда будет.

Я был в центре обороны, у Вонарха, в отряде имени Щорса. Время приближалось к вечеру, все чаще пробирались связные из других отрядов, командиры просили начать бой, но сами терпели, выдерживали дисциплину, это, понятно, увеличивало наши тактические возможности.

Однако и в самом деле было уже пора, и я дал сигнал к бою. Что тут началось! Ураганный огонь открыли с флангов и по фронту. Мадьяры побежали из леса, оставляя убитых. Отступавших, как было договорено, атаковал отряд Каменского, чего они опять не ждали, так как на том краю леса было маленькое болото и мадьяры думали, что оно их защитит, а Каменский перешел его.

В ту же ночь мы перебазировались в другой лагерь, благо лес был глубоким, а этот обжитой лагерь нам все равно вот-вот покидать. Я ждал усиленного наступления вражеских сил и вновь прибегнул к первооснове нашей партизанской жизни: маневрировать! И конечно, старый лагерь и все дороги к нему мы заминировали…

Как и следовало ожидать, враг пошел на место, где партизаны дали ему бой, на следующий же день; лагерь он «взял», но, правда, пустой, а на мины нарвался, и к его потерям прибавились две бронемашины и больше тридцати убитых.