Виктор Сытин - Человек из ночи

Приставив слуховую трубку к левому уху, полуотвернувшись, Константин Эдуардович, казалось, внимательно слушал мой бессвязный лепет.

Я смутился и замолчал. Циолковский улыбнулся. Наверное, он понял, что мне стало не по себе. И он заговорил просто, как будто продолжал уже долго идущую беседу:

— Ко мне теперь приезжают часто. И я очень, очень рад этому. Раньше я был одинок. Только несколько человек интересовались моими изобретениями. Рынин, Перельман, Жуковский, Рыкачев. Покойный ваш дед Василий Иванович и его, слава богу, здравствующие сыновья Александр Васильевич и Владимир Васильевич. Они мне много помогали… Теперь приезжают те, кто практически работают над моими идеями. Были Тихонравов, Королев. Это из ГИРДа. Были из ЦАГИ насчет дирижабля. Я очень радуюсь этому. Я понимаю, что им трудно. А как же иначе?

Изобретения идут в жизнь, всегда преодолевая препятствия. И потому всякий человек, кто поддержит их и мои изобретения, для меня гость желанный. Вы говорите, что пишете. Вот и напишете о дирижабле. За ним будущее. Вот и напишите о ракетах. За ними тоже большое будущее. Или просто расскажите знакомым и друзьям о моих идеях. Тоже будет помощь. И не смущайтесь, пожалуйста, что потревожили старика. Теперь я работаю по утрам, к вечеру утомляюсь. Да нет, не поймите эти слова как намек! — снова улыбнулся Циолковский, заметив, что я порываюсь встать. — Я еще бодр сегодня. И повторяю — рад побеседовать с молодым авиатором. Тем более с родственником моих друзей. А как поживает Александр Васильевич? Как его изобретения? Ведь он знающий инженер.

Я ответил, и беседа завязалась.

Но вскоре заскрипела лесенка, ведущая в светелку. В дверях появилась жена Константина Эдуардовича Варвара Евграфовна, невысокая круглолицая старушка в платочке, и позвала ужинать.

После ужина с пачкой книжек Циолковского, напутствуемый им тепло и сердечно, я отправился на вокзал и потом всю дорогу, — а поезд шел тогда от Калуги до Москвы около шести часов, — не мог уснуть. Снова и снова мысленно переживал я визит к замечательному человеку и раздумывал о нем. По рассказам и прочитанной книге «Вне земли» представлялся он мне незаурядным изобретателем и философом, будоражащим мысль своими идеями о межпланетных путешествиях, о поселениях людей в космическом пространстве, о дирижаблях с оболочкой из волнистого металла, которые смогут перевозить сотни пассажиров…

И о трагической жизни его я знал много. В детстве он оглох и не мог учиться в школе; самообразованием постиг основы физики и математики и увлекся проблемами полета; еще в конце прошлого века изобрел новый тип цельнометаллического дирижабля с изменяющимся объемом и доказал вычислениями, что только с помощью реактивной силы ракет человек сможет преодолеть земное притяжение и завоевать безбрежное космическое пространство. Став учителем математики сначала в Боровске, а затем Калуге, он всю жизнь жил очень тяжко, однако продолжал упорно работать над теорией ракет, над дирижаблем, над многими другими изобретениями.

Я вспомнил, как несколько лет назад на Тверском бульваре была выставка «Межпланетных сообщений», где наивные фантастические картины и схемы «агитировали» посетителей вступать в ряды «звездоплавателей». На выставке был скульптурный портрет Циолковского. Живой он был мало похож на него, был проще, домашнее, что ли, и не столь суровым.

…Стучат колеса. Похрапывают соседи по вагонному «отсеку». Темная августовская ночь за окнами.

…А как он ответил на мой вопрос: «Почему на ваших книжках нет цены?»

— Книга — это материализованная человеческая мысль, — ответил он. — А разве можно оценить мысль? Поэтому и книги не должны иметь цены. Я уверен, в будущем все книги будут бесплатными! Кому нужно, тот и возьмет, что ему необходимо для чтения-развлечения или для дела. Вот потому я и печатал, когда мог, свои работы и не ставил на них цены…

…И как же он, непризнанный долгие-долгие годы, верит в то, что теперь последователи его идей добьются успеха? И почему?

— Наука теперь в нашей стране стала народной. Есть даже ассоциация изобретателей, таких же самоучек, как я, — говорил он. — Есть ГИРД и, самое главное, люди, которые, как и я, уверены в том, что человек не может вечно оставаться на Земле. Ему обязательно нужно будет обосноваться во всей солнечной системе…

…А как он еще бодр духом! Сказал: «Пойдет последняя глава жизни», — а сам стал рассказывать, что готовит сборник своих трудов, пишет в газеты и журналы и завтра послезавтра должен закончить новую статью «Звездоплавание».

— Это будет мой доклад, если, как говорят, здесь, в Калуге, общество почтит меня собранием в честь семидесятипятилетия.

…Прошло два года. Думается, именно эта встреча с Константином Эдуардовичем отвлекла меня от работы в самой «земной» авиации — сельскохозяйственной. В первую пятилетку она уже стала на ноги. Опытные авиаэкспедиции доказали эффективность применения самолетов в борьбе с саранчой и многими другими вредителями растений, с личинками малярийного комара, а также для рассева удобрений и таксации лесных массивов. И уже до сотни самолетов на бреющем полете проносились теперь над полями и садами, опыляя их ядами, убивающими вредителей, спасая миллионы пудов урожая. А вот проблема высотных полетов решена не была. Делались лишь первые шаги в изучении высоких слоев атмосферы — стратосферы, заоблачной зоны, — где можно было бы летать с бо́льшими скоростями из-за меньшей плотности воздуха. И когда при Центральном Совете Осоавиахима СССР возник Стратосферный комитет и его председатель Петр Сергеевич Дубенский предложил мне работать с ним, зампредом, я с радостью согласился.

В Стратосферном комитете собралась большая группа ученых, инженеров, изобретателей-энтузиастов. В нем были организованы общественные секции: по высотному воздухоплаванию, по методам изучения стратосферы, пропагандистская, а несколько позднее — реактивной техники. Предполагалось также выпускать различные печатные издания. Вот тогда я и написал Константину Эдуардовичу письмо с просьбой о встрече по делам уже Стратосферного комитета: очень хотелось привлечь Циолковского к нашей деятельности.

Константин Эдуардович быстро ответил согласием:

— Буду рад вас видеть, как только вам будет угодно…

…Стояла поздняя осень тысяча девятьсот тридцать четвертого года. По калужским улицам ветер переметал опавшие листья. Было холодно и сыро. Старая извозчичья пролетка дребезжала по булыжной мостовой. Наконец мы добрались до улицы Брута, теперь — Циолковского.

Теперь Константин Эдуардович жил в доме № 1 по этой улице. Дом выглядел добротно. Пять окон по фасаду с резными наличниками, высокая дверь слева.