Ричард Холл - MOBY. Саундтрек моей жизни [litres]

Я прошел к вертушкам, где Ди-Би заканчивал свой сет. Он кивнул мне: «Готов?» Я пожал плечами: «Ну, наверное, да». Я не хотел быть здесь. Мне хотелось вернуться в праздничный «НАСА», каким он был год назад, где меня обожали и я был интересен. А еще мне было нужно просто уйти домой и выспаться. Я перебрал пластинки, раздумывая, с чего бы начать сет: с чего-нибудь не очень мрачного, чтобы потом перейти к веселым трекам. Я достал Skinny Bumblebee группы Gipsy; трек был достаточно рейвовым, чтобы порадовать меня, но достаточно прогрессивным, чтобы зрители не закидали меня мусором.

Я поставил Skinny Bumblebee, но аудитория никак не отреагировала. Потом я поставил несколько более новых треков жанра прогрессив-хаус, все еще пытаясь проложить дорогу к веселому техно, но с каждой новой песней чувствовал антипатию рейверов, окатывавшую меня словно волной холодного тумана. Что мне было делать? Смотреть на веселую пластинку, которую играю, и притворяться, что не теряю и без того уже потерянную аудиторию? Я так устал. Джетлаг напоминал хищную птицу, которая сидела у меня на плече и откусывала куски от лица.

Я поставил одну из своих песен, Go. Трек узнали и вяло похлопали, и на этом все. Я проиграл зрителей кетамину, темному свету и морю непроницаемого тумана. Я решил сыграть один совсем веселый трек, чтобы проверить, смогу ли пробить их непроницаемый панцирь. После Go я поставил Playing with Knives от Bizarre Inc., и эксперимент закончился полным провалом. Никакой эйфории, никакого возбуждения – вообще никакой реакции. Просто наркотическая апатия к устаревшему диджею, который играл устаревшую рейв-песню.

В кабинку зашел Карлос, он же Соул Слингер.

– Эй, не хочешь закончить пораньше? – спросил он. Я отыграл всего тридцать пять минут из часового сета. Непонятно было, чего в этом вопросе больше – грубости или желания помочь. Либо он сказал мне, что я полностью провалился перед восемьюстами накачанных наркотиками ребят (это я и без него понимал), либо давал мне возможность поскорее покончить с этой диджейской катастрофой. А может быть, Карлос хотел дать мне понять, что он и «НАСА» ушли далеко вперед?

– Эй, не хочешь закончить пораньше? – спросил он. Я отыграл всего тридцать пять минут из часового сета. Непонятно было, чего в этом вопросе больше – грубости или желания помочь.

Тьма в клубе появилась не случайно: ее создали и поддерживали. Пока я оплакивал гибель веселого техно, под которое все дружно вскидывают руки, все остальные, похоже, только радовались, что эпохе счастливых гимнов настал конец. Рейв-гимны годовой давности были моветоном для остальных диджеев из «НАСА», которые стали мрачными и утонченными. «Неужели мы когда-то обнимались и вскидывали руки? – словно спрашивали они. – Нет, конечно. Или, даже если мы по молодости и делали глупости, то сейчас все уже повзрослели и оставили наивность и веселость позади». Я почувствовал себя рейвовым эквивалентом товарища Троцкого, вымаранной из истории фигурой той эпохи, которой, по новым официальным данным, никогда не было.

Я отошел от вертушек и дал Карлосу поставить свою пластинку. Обычно, когда ты идешь диджеить, ты оставляешь последний трек предыдущего диджея играть, а потом постепенно переходишь от него к своему первому. Так и перерыва не делаешь, чтобы люди продолжали танцевать, и одновременно демонстрируешь уважение к коллеге. Через пятнадцать секунд после того, как я отошел от вертушек, Соул Слингер нажал «стоп» на Technics 1200, резко и неуклюже остановив веселье Playing with Knives.

Последовали две секунды мертвой тишины, а потом он поставил свою первую пластинку – какой-то мрачный джангл. Люди начали просыпаться. Кто-то из отдыхавших у стен рейверов вышел на танцпол и стал танцевать. Послышались даже радостные крики.

Ди-Би подошел ко мне и похлопал по плечу.

– Хреновый сет, Мо, – сказал он. Я печально и устало кивнул.

Я остался стоять позади Карлоса. Он поставил еще несколько джангл-треков, и аудитория с каждым из них все больше оживлялась. И внезапно я все понял: монохромные стробоскопы, мрачная и угловатая музыка, наркотики. Теперь это их мир. Меня вежливо терпели, но я – трезвенник-реликт из девяносто второго года. Или, может быть, даже девяносто первого.

Я посмотрел на вырубившихся рейверов. – Похоже, это уже на самом деле не моя сцена, – добавил я.

Направляясь к выходу, я зашел в будку осветителя, чтобы попрощаться со Скотто. Он приплясывал, управляя прожекторами и стробоскопами. Я похлопал его по плечу. Он оглянулся, увидел меня и отвернулся обратно к пульту. Я оглядел зал, пытаясь понять, действительно ли все присутствующие понимают, насколько я устарел. Но никто не обращал вообще никакого внимания ни на меня, ни на мою усталость, ни на мой позор. Я вышел через черный ход клуба на Лейт-стрит.

Дверь закрылась за мной, и мир внезапно стал абсолютно тихим. Трибека была безлюдным местом, особенно после полуночи в пятницу. Я хотел попрощаться с Гейбом – мне показалось, что он тоже выглядел грустным. Я обошел вокруг клуба; рейверы уже перестали кататься на скейтах и либо сидели, либо спали прямо на тротуаре. Одна парочка обжималась, прислонившись к чьей-то пустой машине. Парень засунул руку девушке под футболку, но никто из них не двигался и не выглядел особенно возбужденным.

Гейб стоял у входа.

– Уже отыграл? – удивился он. – Я думал, ты заканчиваешь в два.

– Ага, Карлос продолжил за меня. – Я посмотрел на вырубившихся рейверов. – Похоже, это уже на самом деле не моя сцена, – добавил я.

Он почувствовал, насколько я пал духом.

– Знаешь, я тоже уже не уверен, что это моя сцена, – признался он.

Мне нужен был этот момент солидарности. Ди-Би, Скотто, Соул Слингер и накачанные кетамином рейверы ушли вперед, и, если подумать, я не мог на них за это обижаться. Танцевальная сцена всегда искала чего-то нового, а я уже не был новым. Но «НАСА» казался домом для моей души. Я представлял себе, как буду играть счастливые рейвовые гимны для счастливых рейверов в «НАСА» еще много лет. В конце концов мы постареем и вместе поприветствуем новое тысячелетие, по-прежнему вскидывая руки под веселые техно-треки с завывающим женским вокалом.

– Ладно, спокойной ночи, Гейб, – сказал я. – Ты хороший парень. Спасибо.

– Ты тоже хороший парень, Моби, – ответил он и пожал мне руку.

Я ушел от клуба и стал искать такси. Дойдя до Гудзон-стрит, я уже не слышал эха барабанов.

Когда я в последний раз был в Ист-Хэмптоне на Лонг-Айленде в 1988 году с Джанет, больше всего меня впечатлил пончиковый робот. Он готовил пончики в витрине пекарни; у стекла стояли дети и будущий техно-музыкант – мы наблюдали за процессом. Он больше напоминал маленький фабричный конвейер, чем C-3PO, но мне все равно было интересно, потому что эту штуку все же назвали роботом. Он выплевывал комочки теста на конвейер, сталкивал их во фритюр, сушил под инфракрасными лампами и выкладывал на маленькую тележку.