Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Я явилась к Вальтерам прямо из института после финальной лекции с букетом нераспустившихся алых пионов, подаренных мне слушателями, — одни тугие шарики и листья.

Юра один, жена еще не пришла с работы. Он кормил меня чем-то очень диетическим — живот у меня болел. Мы переговорили о многом. Сочувствие, истинную боль за меня Юра выражал с предельным тактом. О политике — ни слова. Речь шла о событиях моей жизни в самые последние годы. О моем участии в демократическом движении не сказали ни слова. У меня осталось впечатление, что Юра не знает. Пришла жена. Юра накрывал на стол, подавал ей еду, она принимала как должное. Все ее внимание обратилось на меня. «Рая, — сказала она, — я все знаю. Я вас, Рая, осуждаю». — «За что же?» — «Правительство надо любить». «За что же нам его любить?» — спросила я, недоумевая и уже чуя приближение моей победы, моего поражения. «Оно нас кормит, защищает», — сказала Атропа твердо. — «А по-моему, это мы его кормим, и неплохо кормим, и защищаем. Вот Юра с полваленка крови потерял, защищая правительство». Он не спросил, откуда я знаю про то, сколько крови он потерял, и почему выражаю меру в столь необычной форме. Он не издал ни звука. Он стоял у меня за спиной, готовясь подать жене через стол очередное блюдо. Она твердо, прямо и коренасто сидела напротив. С этой минуты и до моего ухода телесная субстанция Юры Вальтера и его властной, его верноподданной жены исчезает из моей памяти. Ни выражений лиц, ни прощальных слов, ни рукопожатий. Пустота. Меня провожали пылающий закат над пустырем, красные шарики моих пионов, резьба низенького, роскошного трюмо в крошечной передней, единственной вещи, перенесенной сюда с Офицерской. Больше я не видела его никогда. Он не подавал признаков жизни. Имя богини неизбежности я забыла, будто и не знала его никогда. Ах, Юра Вальтер, Юра Вальтер… Он нашел то, что искал.

От всемогущего закона корреляционных плеяд не ушел никто: ни Сим, ни отец, ни все понимающий с детства Юра Вальтер, бедный хромой неудачник, муж мойры, мое божество.

Вторая мойра — она промелькнула и исчезла — персонаж пьесы, где главное действующее лицо и режиссер, Мария Ивановна — моя соседка по коммунальной квартире, юрист с высшим образованием, супруга пожарника-стукача. Что вызвало в тот раз нападки Марии Ивановны — не помню. Показалось ли ей, что крышка моего помойного ведра неплотно прилегает или что из моих комнат идет вонь, только я сказала ей: «Оставьте ваши вытребеньки». «Вытребеньки» — украинское слово, означает настойчивые, но неосновательные требования. «Будьте свидетелями! — закричала юристка соседкам-свидетельницам. — Мы привлечем ее (т. е. меня) к ответственности за матерную брань». Я ретировалась без слов, и последние слова супруга матерщинника летели уже мне вдогонку. Меня ужасно смешила избирательность слуха юристки — до нее дошли одни «ебеньки», смешили меня и сами эти «ебеньки», не числящиеся, по моим, правда, скудным, сведениям, в арсенале матерной брани. Через пару дней Мария Ивановна представила мне на кухне низкорослую, коренастую, старообразную женщину — представительницу домоуправления. Свидетельницы были тут же. «Прежде чем дело о матерной брани будет передано в товарищеский суд домоуправления, потрудитесь дать объяснения». Я сказала, что предлагаю представительнице домоуправления выслушать показания истца и свидетелей в мое отсутствие, а затем прийти ко мне в комнату для разговора, и ушла. Мойра явилась. Усадив ее на диван, я обратила внимание на ее короткие ноги, обутые в стоптанные полуботинки, когда-то черные, теперь серые, под цвет всему остальному. «Какое именно матерное ругательство я употребила по свидетельству Марии Ивановны?» — спросила я блюстительницу порядка. — «Вы сказали "ваши вытребеньки"». — «Где же матерщина?» «Ачто значит вытребеньки?» — спросила она. — «Требования». И я рассказала ей некоторые из выходок Марии Ивановны и ее мужа. Вернее, пыталась рассказать. Она прервала меня и с наставническим вздохом спросила: «Как же дальше жить будем?» — «А как жили, так и будем жить. Деваться-то ведь некуда». Она потеряла всякий интерес к разговору. И по тому, как она заторопилась уйти и отказалась, в ответ на мой вопрос, назвать свое имя, я поняла, что она не представитель домоуправления, а мойра, подосланная Марией Ивановной с целью… я могу только догадываться о цели ее прихода, припугнуть меня, спровоцировать скандал, выведать кое-что о моих планах на будущее… Дверь за мойрой закрылась. Занавес упал. И эта дочь Фемиды перерезала нить. Нет, не нить — канат якоря.

Третья мойра — инспектор учреждения по имени собес: отдел социального обеспечения. Ее имя Прохорова. Ее обязанности — оформление пенсий. Оформление пенсии — один из самых ярких эпизодов моей жизни там. Он ярок, этот эпизод, но его участники, мои товарищи по несчастью — пенсионеры, представляются мне бледными тенями. На их зыбком фоне четко рисуются служащие собеса — вампиры, налитые кровью своих изможденных жертв. Жизненные соки жертв поступают кровопийцам в виде взяток.

Вымогают здесь взятку с предельной виртуозностью. Да и как не вымогать! Выход на пенсию всегда фиаско. Куда, кому пойдет жаловаться отжившая свой век тень? От нее уже нигде ничего не зависит. Даже малейшая опасность, что тени объединятся для отпора вымогателям, в принципе исключена. Никому ни до чего, кроме своей рубашки, которая ближе к телу, дела нет. А дать на лапу прямой резон. Будущий пенсионер должен представить груду бумаг, освещающих во всей полноте его трудовую деятельность. Получение этих бумаг связано подчас с невероятными трудностями. Учреждение, где трудились те, кто вчера еще были людьми, а сегодня превратились в обитателей царства теней, раскинуты по всей необъятной стране. От инспектора зависит принять бумажку или отвергнуть. А время идет. Нигде время не играет такой драматической роли, как в отделе социального обеспечения. Посудите сами. Я претендую на пенсию в 160 рублей. Чтобы получить эту грандиозную пенсию — а больше получают только члены-корреспонденты и действительные члены Академии — нужно иметь степень доктора наук, стаж работы после получения степени не менее двадцати лет, зарплату не менее четырехсот рублей, должность не ниже профессора или заведующего лабораторией, последний год рс1боты без единого бюллетеня, освобождающего от работы по болезни. Несоблюдение любого из пунктов влечет снижение пенсии на десятки рублей. Меня особо поражает последний пункт. Ведь не от хорошей жизни уходит человек на пенсию. Он стар и болен. Так нет же! Изволь представить справку, что в течение последнего года ни один день не пропущен по болезни. Мне все казалось, что я ошибаюсь, брежу, что это сон. Нет. Оказывается, все так. По понятиям инспектора я сказочно богата. Зарплата инспектора 90— 100 в месяц. Ворох бумаг, который мне надлежит представить, дает инспектору почти неограниченную власть надо мной. Задержка с оформлением пенсии влетит мне в копейку. Задержит инспектор выдачу на три месяца я потеряю 480 рублей. Не проще ли сразу дать инспектору 100?