Александр Письменный - Рукотворное море

Морячок в кепчонке с пуговицей, приведший меня сюда, без долгих проволочек вытащил из-под стола с картами соломенную кошелку, достал непочатую бутылку и с великолепным хлебосольством налил мне полный стакан. Во второй — их только два и было — он плеснул на глоток капитану. Мы выпили не закусывая. И, представьте, не за благополучное плавание — за искусство, как объявил капитан. В тот час я и в мыслях не держал, что курс искусства пролегает по минному полю, не менее опасному, чем то, по которому мы шли из Таганрога в Ейск.

Немного погодя, когда настроение у меня повысилось и Азовское море с минами или без них стало мне по колено, я снова решил пройтись по пароходу.

Была чудесная ночь, звездное небо, и я подумал, что если взглянуть на звезды с точки зрения бильярдного игрока, то они имеют удобную раскладку — партию в «американку» можно решить при удаче с одного шара.

Посудина наша медленно ползла по спокойным азовским водам. Сильный прожектор на носу рассекал белесую ночную муть. Справа и слева от парохода попадались черные вешки. И я понял, что живой мир надежно огражден вешками от смертоносных красных прямоугольников.

После утомительного ночного пути и неоднократных возлияний с судовой командой, потому что кошелка под столом с картами была вроде бездонной бочки, розовый от солнца Ейск ранним утром показался мне преддверьем рая. Хотя я был жив, я был жив!

Не пытаясь разузнавать, как мне быть дальше, я отправился искать гостиницу, чтобы передохнуть, умыться, привести себя в порядок.

Время было настолько еще неустроенное после войны, что гостиница в Ейске пустовала, возле конторки администратора ни одной души, и я тут же получил место в номере на шестерых, потому что меньших номеров просто не существовало. Узкие железные койки, приваренные одна над другой, стояли у трех стен наподобие нар. Чтобы меня не побеспокоил возможный сожитель, я выбрал верхнюю, быстро взобрался на нее и крепко заснул.

Проснулся я, наверно, часа в два, не раньше, и в номере все еще был один. Часы мои стояли, забыл вчера завести. Торопиться было некуда, потому что из Таганрога я сбежал досрочно и до начала санаторной путевки времени было предостаточно. Не спеша я оделся, побрился и вышел в рассуждении, где бы позавтракать, а то даже и пообедать. Смотрю, утрешняя администраторша только теперь сдает дежурство, и такая она на редкость милая дамочка, что я в спешном порядке тут же подъехал к ней, и она повела меня в ресторацию обедать. Какие такие обеды были в те времена, сами представляете. Однако кое-чего поесть нам удалось, а дальше — больше, как говорят французы. Сперва мы пошли в кино, потом запаслись подходящей бутылочкой — и в гости к ней, благо мама, с которой она жила, уехала погостить к старшей дочери и плацдарм был свободен. Вполне естественно, что в гостиницу, на двухъярусные палаты, я больше не возвращался. Пять или шесть дней пролетели как сон! Она даже на дежурства не ходила в эти дни, сказалась больной. Но между тем закон знает свое: живи, но не заживайся, — наступило время подумать и об отъезде.

Милочка моя отправилась на дежурство в гостиницу, а я — на пристань. Начальник порта посмотрел на меня как на чокнутого: об Евпатории и речи быть не может, говоря по-простому. И вообще о Крыме. Ни в Керчь, ни в Черное море пока даже рыбаки не ходят. Пролив минирован намертво. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

— А как же, — говорю, — мне все-таки пробраться в Евпаторию?

— Самое верное — отправиться в Таганрог. До Таганрога через день у нас ходит пассажирский пароход. А оттуда поездом до Синельникова, а еще лучше — до Харькова, а то и до Москвы.

— Дорогой товарищ, но я оттуда и приехал.

— Зря, между прочим. Отсюда в Крым вы не пробьетесь.

Не скажу, что я родился в сорочке, но моя лапушка из гостиницы дала толковый совет.

— Тебе пробраться в Крым, — говорит, — пара пустяков. Генерал обожает артистов и писателей.

— Какой генерал? — уставился я на нее.

— У меня знакомый летчик. Стоит обратиться к командующему, он мигом перебросит тебя куда захочешь.

Что мне больше всего понравилось в ней, так именно то, что она не только не вяжется: «Ах, не уезжай! Я к тебе так привыкла!» — а, напротив, дает дельный совет. По сему случаю я еще задержался у нее на два денька, и мы продолжали наш короткий медовый месяц.

Через два дня приняли меня как родного.

— В тринадцать тридцать, — говорят, — у нас идет «щучка» с одним капитаном. Берите шмутки и шагайте на аэродром. На машине подбросить вас не имеем возможности. Располагаем транспортом небесным, наземного у нас нет. Тут недалеко, семь километров. А по телефону дадут команду.

Вид у меня, конечно, был тот! Вторая половина августа, жарынь, солнце печет, как в субтропиках, а по дороге с чемоданом и демисезонным пальто шагает хмырь, ростом чуть-чуть не дотянувшийся до двух метров, и на нем фетровая шляпа и новые галоши! Прикиньте-ка — семь километров да по такой жаре!

Пилот беспрекословно посадил меня в самолет, и обратный путь через Азовское море, хоть и по воздуху, мне все же пришлось проделать. Почему-то курс на Крым, хоть и без приземления, пролегал так: сперва на Мариуполь, совсем рядом с Таганрогом, потом на Геническ, потом на Севастополь. Армейский капитан, летевший пассажиром кроме меня, был с дочкой лет шести. Всю дорогу она напевала и ела яблоки.

Наверно, людям моей комплекции противопоказаны воздушные сообщения, слишком противоестественно поднимать такую тушу в воздух, во всяком случае, в машинах, подобных «щучке» или как там она называлась. Только-только мы набрали высоту, как в воздушных потоках нас начало бросать то вверх, то вниз, и я сразу вспомнил: рожденный ползать летать не может; и лишний раз я убедился, что именно к этой категории существ я и принадлежу. Но мы летели. И самолет наш хоть и назывался «щучкой», все же был сухопутным, а под брюхом его хоть и мелкое, но все же было море. И начиняют ли его мины, как банку килек черный перец, или нет, не имело теперь никакого значения. В маленькое самолетное окошко я глядеть не решался. Проклятая «щучка» сама показывала, где мы летим, становясь в воздухе то на один бок, то на другой, до сих пор не пойму, зачем это понадобилось. От нежелательных эволюции желудок у меня то подкатывал к горлу, то уходил в пятки вместе с душой. Я пытался найти удобное положение, уставиться в какую-нибудь неподвижную точку впереди себя и не видеть, что делается за бортом. Ничего не помогало. После серых морских волн «щучка» показала мне в окно взорванный металлургический завод, и я понял, что мы уже над другой стороной моря. Потом был отвесный разворот на Геническ, и мне в глаза лезли мирные золотистые песчаные пляжи. Затем я просто попрощался с жизнью от болтанки, когда пошли теснины и кручи Крымских гор. Вы думаете, это пустяковые горы? Посмотрели бы на них из окна проклятой «щучки»! От одного их коричневато-серого цвета и ужасающих склонов, неожиданно и нелепо перекошенных, у меня выворачивало все нутро. А девчонка знай себе напевает да хрустит яблоком!