Пол Сьюард - Ангелы спасения. Экстренная медицина

И теперь он не дышал.

В тот момент все, что вы только что прочитали выше, вспыхнуло у меня в мозгу гигантским взрывом – вместе с пониманием, что я, кажется, его убил.

Что же мне оставалось делать?

Единственное, что я еще мог: перекатить малыша на спину, распахнуть ему рот, запрокинуть голову, чтобы максимально открыть дыхательные пути, надеть на лицо дыхательную маску и качать мешок, чтобы дышать вместо него.

Я знал, что это не поможет: все равно надгортанник перекрыл дыхательные пути. Невозможно обеспечить пациенту достаточную вентиляцию легких при обструкции, если ее не устранить.

За исключением, как оказалось, случаев – пускай даже редких, – когда все-таки возможно.

Смотрите сами. Он был пятилетним мальчиком. Я – тридцатидвухлетним мужчиной. Я был гораздо сильней его. У него для дыхания оставались только диафрагма и реберные мышцы, а у меня – целых две руки. Он не мог втянуть воздух в легкие из-за распухшего надгортанника, но я совершенно точно мог его туда протолкнуть.

Что я и сделал. Одновременно я скомандовал медсестре вызывать дежурного отоларинголога и начать вводить антибиотик через капельницу. А потом еще полчаса стоял там вместе с медсестрой и дышал вместо ребенка – с помощью маски и дыхательного мешка.

Мальчику стало легче. До начала вентиляции он был сильно утомлен и напуган, что еще сильней затрудняло дыхание. Теперь же ему ничего не нужно было делать: он и так получал достаточно кислорода. Оставалось расслабиться и отдыхать на кушетке, пока мама успокаивала его, а я качал мешок.

Отоларинголог вскоре прибыл. Он заранее предупредил свою команду, так что малыша быстро забрали в операционную. Через пару дней его выписали – в полном здравии.

Я же сделал из этого случая два вывода. Во-первых: если даже пациент не может дышать самостоятельно, не исключено, что я могу дышать за него, особенно если это ребенок. В следующие несколько лет – пока не исчезла ХИБ-инфекция, а с ней и детский эпиглоттит – я столкнулся еще с четырьмя или пятью случаями этого заболевания, и двоих пациентов спас с помощью дыхательного мешка, поскольку отоларингологическая помощь задерживалась. Все они выздоровели.

Во-вторых (что я и так знал, но теперь зарубил себе на носу навечно), я сделал самую опасную врачебную ошибку: поставил диагноз без соответствующего обследования – по сути, еще до того, как увидел пациента. Вот почему, когда он оказался передо мной, я обратил внимание на те симптомы, которые рассчитывал увидеть – высокую температуру, боль в шее, усталый вид, – а учащенное дыхание приписал лихорадке и общему недомоганию, не принимая в расчет признаки, которых не ожидал, то есть указывающие на респираторную обструкцию. А ведь у меня были все средства, чтобы поставить верный диагноз.

Я мог убить этого малыша. Собственно, я почти его убил. Я ставлю диагнозы постоянно; но теперь в такие моменты я напоминаю себе слова Оливера Кромвеля из письма, написанного больше 350 лет назад и обращенного к Генеральной Ассамблее церкви Шотландии: «Именем Христа заклинаю вас, допустите все-таки мысль о том, что можете ошибаться».

Я ненавижу утопленников.

То есть не тех, кто тонет; Господи, конечно нет!

Я ненавижу, когда внезапно вода отнимает жизнь: в первую очередь – и в большинстве случаев – у детей. Ненавижу смотреть в перепуганные лица их родителей и говорить, что ребенок, который пару минут назад беззаботно играл, ушел навсегда. И больше всего ненавижу, что практически никогда ничего нельзя сделать, невозможно вернуть их назад.

Я ведь пришел в экстренную медицину, чтобы спасать жизнь!

Это случилось после обеда, в прекрасный солнечный день. Прекрасный и солнечный – то есть именно такой, когда всем детям хочется искупаться. Дело было в Юкии, в Северной Калифорнии, в начале восьмидесятых. Тогда все солнечные дни были прекрасны.

Помнится, была суббота. В пункте скорой помощи тем утром стояла тишина. Ничего удивительного: даже тот, кому нездоровится, вряд ли потащится в больницу прекрасным субботним утром. Все велосипедные заезды, марафоны, футбольные матчи и игры в регби только-только начались, так что до послеобеденного наплыва пострадавших на них еще оставалось время. В такой день если и звонят в скорую помощь, то только по действительно серьезному поводу.

Да, повод был серьезный. Врач скорой это ясно дал понять.

– Больница, говорит скорая помощь Мендочино. Пожалуйста, ответьте.

Рация находилась всего в паре шагов от того места, где мы с Джерри Чейни, старшим медбратом пункта скорой помощи, расположились передохнуть.

– Мы в десяти минутах от вас, у нас девочка трех лет. Обнаружена в бассейне возле дома несколько минут назад. Мы ее интубировали, проводим реанимационные мероприятия. Реакции пока нет. Вы нас слышите?

Он говорил до ужаса сдержанно и осторожно.

– Слышу вас, скорая. Есть пульс или сердечный ритм? Не знаете, где ее родители?

– Пульса нет. Ритм не отследить из-за реанимационных мероприятий. Отец с нами в машине.

– Понял вас. Ждем через десять минут. Отключаюсь.

Я повесил трубку рации. Мгновение мы с Джерри смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Потом он глубоко вздохнул.

– Положим в первый бокс.

Джерри пошел готовиться к приему. Я же отправился к дежурной медсестре и распорядился срочно вызвать специалиста по дыханию и рентгенолога.

В те дни Медицинский центр Юкия-Вэлли, где я работал, являлся небольшим госпиталем с пунктом скорой помощи. Для нее служили четыре бокса, разделенные занавесками. Первый находился ближе всего к входу. Реанимационная тумба, где хранилось все оборудование и лекарства, необходимые в большинстве случаев, стояла в головах каталки, у стены. Джерри потянул за небольшое пластиковое кольцо на клапане, закрывавшем тумбу, вынул оборудование для интубации и искусственной вентиляции, разложил его у изголовья. Потом подкатил два штатива для капельниц.

К тому времени я уже вернулся, так что взял небольшой щит, прислоненный к стене, и положил на каталку. По форме он отдаленно повторял детское тело и предназначался для того, чтобы повысить эффективность непрямого массажа сердца при реанимации. Мы накрыли щит чистой простыней. Потом вместе вышли к подъезду и там, в солнечных лучах чудесного дня, стали дожидаться звуков сирены.

Прошло не десять, а всего шесть-семь минут, и мы услышали их. Звук доносился с шоссе 101, от Редвуд-Вэлли, а вскоре показалась и сама скорая, сворачивавшая на Перкинс-стрит. Через пару секунд она уже катилась по дорожке, которая вела к входу в наш пункт.

Не успела скорая затормозить, как водитель выскочил из кабины, подбежал к задней дверце и широко ее распахнул. Внутри фельдшер в одиночку выполнял сердечно-легочную реанимацию. Он продолжал давить на грудь ребенка, пока мы вытаскивали носилки из машины, опускали колеса на землю, фиксировали их и катили пациентку в прохладный холл больницы.