Владимир Жуков - Страда и праздник

— А вы какой партии? — только и спросил.

— Сочувствую… вам сочувствую, социал-демократам…

— Социал-демократам большевикам?

Грибков кивнул. У него получилось это как-то поспешно, будто хотел одновременно сказать: «А как же?» — и чтобы никто не видел, только он, комиссар Подбельский.

Операционный зал между тем наполнялся людьми. Несли стулья, проплыл мимо стол для президиума — рабочий стол кассира или приемщика, и даже чернильница осталась на нем. Подбельский вглядывался в лица собиравшихся, искал среди них членов «узелка», но, странно, их не было. К добру это или так задумано, сыграют заранее отрепетированный спектакль? Грибков стоял у барьера со стеклянным окошком, встретившись взглядом, улыбнулся, не то подбадривая, не то продолжая свое «сочувствую». Ну да бог с ним.

Быстро прошел к столу, попросил председательствующего объявить, что на собрании присутствует назначенный ВРК комиссар почтово-телеграфных учреждений Москвы. Сел возле стола, закинул ногу на ногу, оглядел Собрание по рядам, до самых дальних, у барьера с окошками, до Грибкова. Вскинул взгляд на председателя и, почти обрывая его на полуслове, встал, твердо бросил в зал:

— Товарищи! Приветствую вас на первом вашем после победы пролетарской революции собрании. История поставила вас, тружеников, перед выбором: влиться в многотысячные колонны строителей новой жизни или обречь себя на положение сторонних наблюдателей происходящего. Ваши руководители из совета Московского узла хотели бы последнего. Они пытаются отравить вас буржуазными баснями о «нейтралитете» или, что хуже, сбить с толку идеями синдикализма. Но, так или иначе, эти руководители добиваются лишь одного: поставить вас в хвост буржуазной контрреволюции. Не ведая, что творят, они от вашего имени отрицают рабоче-крестьянскую Советскую власть, пытаются подменить ее бесплодным неприятием этой власти. Я уверен, что вы дадите отпор всяким попыткам решать подобные вопросы за вас и от вашего имени!..

Кто-то сзади хлопнул в ладоши, показалось, что Грибков; аплодисменты стали громче, но было ясно, что сказанное пришлось по душе лишь десятку собравшихся. Остальные смотрели холодно, а пожалуй, и враждебно.

— Товарищи! Для меня не секрет, что вихрь мировых событий так закрутил многих из вас, так ошеломил своей неожиданностью, что вы не могли устоять перед натиском буржуазной клеветы на Советскую власть…

Молодой человек в форменной тужурке, чернявый, с оттопыренными ушами, вскочил, задевая взметнувшимися полами тужурки соседей, и, сложив пальцы колечком, умело свистнул. Эхо звонко ударилось в потолок, и вслед ему десятки ног глухо затопали.

Подбельский, покусывая губу, ждал тишины, она приходила медленно. Сказал, глядя в сторону чернявого:

— Хулиганские выходки никогда не помогали делу… Ну так вот, говорю я, среди вас есть немало клюнувших на буржуазную ложь и клевету. Слишком далеко вы, труженики телеграфной связи, стояли от рядов рабочего класса, слишком тщательно царская охранка оберегала вас от здорового революционного воздуха. Но он целебен, этот воздух. Он проникает даже в самые закупоренные помещения…

По рядам снова затопали:

— Общие слова! Мы их наслушались!

— Сами себе хозяева!

— Долой!..

Да, слушать они не желали. И со спокойной решимостью, стараясь только не обнаружить своей досады, Подбельский крикнул:

— Ну что ж, поговорите тут без меня. Но я все-таки буду надеяться, что вы найдете силы и разум понять, кому вы призваны служить и для чего!

Грибков догнал его у выхода, взял за локоть, как бы оправдываясь за случившееся. Негромко приговаривал: «Я предупреждал… обстановка… тут, понимаете ли, стакнулись, все они стакнулись».

Подбельский остановился:

— Ничего, придет время, и мы будем удивляться, до каких нелепостей доходили наши объяснения.

У подъезда его ждал автомобиль. В тусклом свете начинавшихся сумерек отвесно скользили редкие снежинки. Грибков, ежась, приподняв плечи, слабо помахал рукой.

«Он не понимает, — подумал Подбельский, — что «обстановка», про которую твердит, называется «саботаж». Самый обыкновенный саботаж».

Через день он доложил на заседании ВРК условия «перемирия», до которых ему удалось столковаться с Советом Московского узла, говорил, понимая, что условия гнусные, оскорбительные для новой власти, но что можно поделать? И по лицам слушавших видел, что его понимают, тем более что добавил о неокончательности решения, — не совет, конечно, так считал, а он, комиссар. Совет устранялся от руководства почтово-телеграфными учреждениями — этим будет заниматься «коллектив», избираемый советом. Комиссар признавался как представитель власти, но свои требования мог предъявлять только этому самому коллективу, а не служащим или должностным лицам. Одним словом, и нашим и вашим…

Доклад его по этому вопросу не обсуждали, сразу постановили, что ВРК разрешает пойти на уступки.

Он объявил совету о том, что условия приняты, в той же комнате на телеграфе, куда заявился в памятный вечер в разгар восстания. И так же за длинным столом сидели люди в почтовых тужурках, только не было солдат из караула.

Миллер, похоже, как тогда, глыбой возник над столом, протянул, наливаясь краской, пухлую руку:

— Вот и договорились, Вадим Николаевич… Поздравляю! А мы тут, знаете, времени не теряли, уже и коллектив выбрали. Вот, разрешите представить: председатель…

Невысокого роста человек со светлыми, чуть навыкате глазами — один среди присутствующих в пиджачной тройке, с пестрым галстуком — чуть привстал, поклонился, негромко назвался: «Войцехович». Подбельский мимолетно кивнул и про себя отметил, что еле сдержал улыбку, — очень уж незначительно выглядел человечек, собравшийся командовать Московским почтово-телеграфным узлом. То ли дело Миллер! Этот, будь он оперным певцом, и царя бы сыграл!

А Миллер меж тем представлял остальных. Фамилии мало что говорили Подбельскому, и он все так же быстро из вежливости кивал в ответ: какой-то Оссовский, какой-то Соковнин… Впрочем, нет, этот последний — посланец второго отдела перевозки почт по железной дороге; первый отдел (он уже вызнал, начал разбираться) — в столице, в Петрограде; второй, значит, Москва; почтовые вагоны ой как далеко разбегаются по всей России, Соковнина надо иметь в виду — фигура.

Представление членов коллектива тем временем закончилось, и, чтобы прервать возникшую вдруг паузу, Подбельский сказал:

— Я надеюсь, работа коллектива будет носить гласный характер и о его решениях будут широко информированы служащие.

Войцехович вскочил, с грохотом оттолкнул стул к стенке, и было странно видеть, сколько страсти вкладывает он в каждое свое слово и каждое движение: