Владимир Жуков - Страда и праздник

Сидевший рядом Николаев кивал, здороваясь с кем-то из стоявших у крыльца, негромко предложил:

— Я вас представлю, Вадим Николаевич?

Подбельский отрицательно мотнул головой и приподнялся с сиденья. Он сразу стал выше собравшихся возле машины, как бы взошел на трибуну. Поздоровался, представился сам. Пояснил:

— Давно обещал вот Акиму Максимовичу Николаеву приехать, посмотреть вашу станцию. Кто тут старший?

Он ожидал, что объявится кто-нибудь с крыльца, но к дверце машины шагнул человек совсем не оттуда, а от стоны барака. Он был высок ростом, его лобастая голова была не покрыта, но ворот летней офицерской рубахи аккуратно застегнут, и под ремнем ни складочки, а руки тотчас привычно опустились по швам, выдавая кадрового служаку.

— Начальник станции Лещинский, — доложил он, и тут же еле заметная улыбка тронула его мясистое, с крупными чертами лицо. — Очень рады вашему приезду, товарищ народный комиссар!

Подбельский шагнул с подножки автомобиля, его обступили, он пожимал руки тех, кого называл Лещинский, но фамилии, как это водится при беглом знакомстве, не задерживались в памяти; запомнилось только, что большинство из представленных — инженеры, но были и мотористы, аккумуляторщики, радисты-слухачи, даже один стеклодув. Так, гурьбой, и поднялись на крыльцо.

За дверью, за темным коридором обнаружилось просторное помещение, снова все в августовском солнце, с окнами, распахнутыми в истомленное жарой поле. Здесь, как оказалось, самое сердце станции — на столах стояли похожие на огромные деревянные сапоги коробки приемников с черными рукоятками переключений; тонкие отводы соединяли приемники с мачтами там, на поле, и было что-то таинственное в этой связи — как, почему выуживают эти ящики из голубой беспредельности неба вполне осознанные, написанные человеческой рукой и только лишь переведенные в дробь морзянки тексты? Сейчас приемники молчали. Радисты праздно стояли возле столов, откровенно, как диковинку, разглядывая наркома.

— Приемники у нас старые, еще с войны, — объяснил Лещинский. — Тут усиление сигнала производилось механическими прерывателями. А с пятнадцатого года появилось новшество… — Начальник станции замолчал и вдруг опять улыбнулся, как прежде, почти незаметно, лишь уголками губ. — Ну, да вам, думаю, известно, товарищ парком, о работах нашего главного изобретателя Михаила Александровича Бонч-Бруевича… Словом, он создал совсем иной усилитель. С катодным реле. Вот… — Лещинский указал на довольно большой ящик со стеклянным окошком вольтметра и несколькими рукоятками. Наверху в царственном одиночестве красовался стеклянный шар, а с боков его, будто краники у самовара, отходили проводники, плотно привернутые к клеммам на крышке ящика.

Подбельский потрогал округлую стеклянную поверхность.

— Так вот она какая, радиолампочка! По виду не скажешь, что готова творить чудеса.

— А в технике все так, — спокойно подтвердил Лещинский. — Велосипед — разве сложно? Два колеса, две педали… Когда лампы Бонч-Бруевича испытали на фронте, оказалось, что и грозовые разряды станциям уже не помеха, и сами они меньше мешают друг другу, если расположены поблизости. А здесь, в Твери, мы на низкую антенну… представляете, всего метр над землей, стали слышать передачи за сто пятьдесят верст от нас, а на проволочную рамку прекрасно принимали Науэн и Лион. Главное военно-техническое управление тотчас же дало заказ на сто ламп для полевых радиостанций. С тех пор у нас и существует ламповая мастерская. Правда, теперь…

— Теперь все должно быть по-другому, — перебил Подбельский. — А где она, ваша мастерская? Покажите.

Небольшая комната, куда они вошли, похоже, не имела никакого отношения к приему радиодепеш. Черные, прокопченные стены, полки, уставленные склянками разных размеров, в углах — бачки, бидоны; но главным в комнате, видно, были два стола, тоже в копоти, с неровными отметинами огня от горелок. Снизу, с подстольных полок, к ним тянулись резиновые трубки, соединенные с небольшими баками, и еще рядом имелось что-то похожее на кузнечные мехи.

В комнате и так было тесно, а теперь и совсем не повернешься, но Лещинский подал кому-то из стоявших возле двери молчаливую команду, и человек быстро уселся за стол, подкачал мехами воздух, зажег горелку, взял с полки стеклянную трубку и стал нагревать ее.

Все молчали, в тишине лишь мерно всхрапывали мехи, и потому так резко и неожиданно прозвучал голос откуда-то сзади, от двери:

— Хватит! Испортишь.

Слова явно относились к стеклодуву, но он не прореагировал на них, только передернул плечами.

Подбельский обернулся и встретился взглядом с человеком, которого не видел прежде, но отчего-то сразу почувствовал, что роль этого человека очень важна здесь, на станции. И трудно сказать почему: невысок ростом, голова втянута в сутулые, как-то даже безвольно уроненные плечи. Короткие волосы, клинышком начесанные на лоб, сильно простили лицо, и только большие, очень по-русски серые глаза серьезно и требовательно смотрели из-под полукруглых, трогательно опущенных бровей. Сквозь какую-то будто не отпускавшую думу глаза его спрашивали: «Ну-с, чем же кончится ваша экскурсия по радиостанции?»

Лещинский что-то говорил стеклодуву, и тот довольно засмеялся, подымая вверх готовый сосуд для лампы, а человек, стоявший возле двери, ленивым голосом поблагодарил:

— Ладно, молодец…

Лещинский повернулся к Подбельскому и теперь уже улыбался не украдкой, как прежде, а во всю ширину белозубого рта.

— Вот и он сам, товарищ нарком, наш Бонч-Бруевич. Надежда, так сказать, отечественной радиотехники…

Подбельский протянул руку и в пожатии снова уловил самостоятельность, а может, и жесткую неподвластность натуры Бонч-Бруевича всему тому, что шло вразрез с его собственными намерениями и интересами. Вялость руки инженера, соединенная с темвзглядом, вызвала нечто вроде ответной неприязни, но Подбельский подавил ее в себе: наверное, таким, себе на уме, и должен быть выдающийся техник.

Бонч-Бруевич, почувствовав свою руку свободной, сказал:

— Летом прошлого года к нам тоже приезжали. Тогда — из министерства (он сделал ударение на этом слове) почт и телеграфов. Замечательные такие люди, один будто бы даже товарищ министра. Посмотрели, покачали головами и сочли, что все-таки лучше покупать лампы за границей. А вы как считаете?

Подбельский нахмурился. Надо было найти слова, чтобы не вести дальше ироническую игру, которую так явно предлагал инженер.

— Зачем же ввозить, если можно делать самим? Но вы действительно можете сделать лучше, чем французы?

Бонч-Бруевич усмехнулся.

— Мы-то можем. А как вам нравится наш завод?