Олег Шишкин - Шесть рассказов об исчезновении и смертях

После потрясения Дхармокирти лишил себя сна и отправился на поиски холма. На вершине одного из возвышений он обнаружил потухшее костровище, что счёл благим свидетельством. Тут же сев, мудрец стал писать. Он не заметил, как вокруг появились стены, как пришли ученики, как сухой сезон сменял влажный. Лишь камыш для письма да листья пальмы, покрытые буквами, застилали ему глаза.

Сохранилось любопытное свидетельство учеников, утверждавших, что, когда трактат «Праманавартика» был закончен, учитель стал читать его вслух. Он был так увлечён процессом, сосредоточен, возвышен! Дойдя до экстаза, учитель постепенно потерял свои очертания. Его образ сделался расплывчатым, а наблюдавшие это были потрясены и пали ниц, когда он вновь материализовался.

Отдавая должное мастерству логика, можно сказать, что мир Дхармокирти, представший в «Праманавартике» (о которой мы знаем со слов Девендрабудхи), почти непостижим.

В начале трактата мудрец рассказывает о пожиравшем кобру павлине, рисунок которого висел на стене в его родном доме (в каком из возможных трёх?). Эта смелая птица всегда завораживает его, её царственность равняется, по Дхармокирти, миру, её пронзительный голос действует как удар бамбукового шеста.

«Мне было двадцать лет. Я скитался в горах один, собирал небольшие камни: агаты, яшму, сердолик. На мне была грубая ткань, подаренная благодетельным стариком. Я жёг костры в холодных горах, спал в ямах и брёл без цели. Но вдруг среди тишины высокогорья раздался павлиний голос. Он долетел из пещеры, возле которой я отдыхал. Услыхав звук, мне захотелось увидать птицу. Но, обойдя пещеру, я не нашёл её. Её не было там — обманчивый мир пошутил надо мной. Павлин исчез, исчез голос птицы, осталась только иллюзия. Именно тут я понял — в мире сменяющихся видений павлин вполне может стать... пещерой. Пещера одна из его форм, но не самая удивительная».

Доктрина позволяет сделать ещё одно предположение: в пещере действительно находится павлин, но не конкретная птица, смертная, как всё живое, а идеальное существо — павлин высших непреходящих достоинств, бессмертное, недоступное разуму извечное создание. Грубая конкретизация пера, крыльев, чешуек ног — словом, всё, что характерно для земного животного, здесь уступает место величайшему, чьи свойства доведены до кристаллической прозрачности и постигаются лишь «открытым разумом».

Но есть третье толкование: почему это крик павлина, а не скрежет жерновов или испускание газов? Почему всё это происходит в пещере, а не в саду раджи или в спальне шлюхи? Откуда знать, что павлин — это павлин, а пещера — это пещера? Ведь я никогда раньше (если не считать неудачного рисунка птицы) не видел ни того, ни другого. И если бы павлин назывался ослом, а пещера напёрстком, неужели и тогда следовало бы искать истину на его дне?

Представляя мир таким образом, Дхармокирти утверждает: окружающее состоит из определений — слов, обозначающих предметы, причём звуковое название более изначально, чем сам предмет (как тут не вспомнить: «В начале было слово»). Как следствие этого возникает идея — мир — плод нашей необузданной фантазии. Человек есть продукт мышления других, не только окружающих, но и предшествующих, и будущих поколений, бесконечное множество тех, кто о нём знает или предполагает его на основе заключений, — всё это делает возможной жизнь человека. Если предположить, что этот мир постигнет тотальный склероз, по Дхармокирти, исчезнет цивилизация и всё остальное.

(Этот средневековый релятивизм вызвал особое негодование Негрели, считавшего подобные взгляды не свойственными, по крайней мере, не главенствующими идеями Дхармокирти. Приват-доцент даже подверг сомнению истинность пересказа слов учителя Девендрабудхой.)

— Твой мир слишком хрупок. Он зависит от памяти, но не от творца, — бросил мудрецу в негодовании индуистский пандид Кала Наг [24] Кала Наг известен тем, что дал 57 определений нирваны, из которых только 28 оказались верными (Энциклопедия буддизма, Дж. Калупахана, 1961, г. Коломбо. Изд. Аватара. Т. 4. С. 549). , ознакомившись с тезисами мудреца.

— Когда тебя покинет память, тебя покинет и твой творец, — ответил Дхармокирти.

Печальная судьба Кала Нага впоследствии как бы подтвердила эти слова. В конце жизни он потерял рассудок и уже не мог выйти даже из своей комнаты. Забытый всеми, заблудившись в четырёх стенах, он бился головой о камни дома и умер, истекая кровью, струившейся из семи отверстий.

В те далёкие годы учение Шакья-Муни угасало на земле Индостана, но просветлённые правители часто устраивали логические диспуты между индуистами и поклонниками Будды, заканчивавшиеся не в пользу последних. После чего побеждённых били и подвергали всяческим унижениям. Дхармокирти однажды принял участие в таком споре, произошедшем при дворе раджи, повелевавшего городом Гаджамом. Это случилось в прохладных покоях, украшенных мрамором, резьбой и лазурью.

В центре зала восседал повелитель. Справа от него десять искушённых языкастых пандидов, закалённых в «боях мудрости». Слева на ветхом коврике примостился Дхармокирти. Не успел он открыть рот, как пандиды набросились на него, вырвали из рук пальмовые листья с тезисами, с безмолвного согласия раджи привязали книгу к хвосту бездомной волосатой собаки и погнали дворнягу по улицам, сообщая жителям, что дурные мысли не смутили тех, кто чертит на лбу три линии.

Дхармокирти возвратился к стенам своей обители, сопровождаемый бранью. На пороге он сказал врагам с безразличием: «Подобно тому, как эта собака пробежит по всем улицам, труд распространится по всему миру».

Он умер в дни летнего зноя, сидя на солнцепёке, обратившись к светилу лицом. Смерть его обнаружилась через день, после того как ученики попытались впихнуть в рот сидящему трупу варёный рис. По традиции Дхармокирти был подвергнут очищающей кремации.

«Ученики сожгли его тело и разошлись. Прах развеяло ветром, а кости растащили бездомные волосатые собаки. Теперь трудно отыскать то место, известно только, что это один из окрестных пустырей, там всегда чем-то смердит, потому что люди из касты птицеловов и нищих собираются здесь на ночлег, устраивают отхожие места и свальные оргии, попирая своими нечестивыми задами священный пепел Дхармокирти».

Так повествует в «Истории» мудрый всезнающий Таранатхи о том, как погребли великого логика Индостана, одно из «шести украшений буддизма».

Его последователи, те, кто жил за монастырскими стенами, рассеялись по свету: Девендрабудха написал главу «О восприятии», которую своевольно включил в книгу наставника, трактат «Праманавартика», Шакьябуддхи написал комментарий к главе «О восприятии», где приказывает потомкам понимать все мысли мудрецов буквально, Прабхабуддха написал комментарий к творению Шакьябуддхи, дополнив его в конце таблицами и диаграммами, аллегорически изображающими «благородный восьмеричный путь», этот предыдущий труд уже через три года прокомментировал Винитадева, убежавший вскоре от чумы и террора брахманов на остров Ява, где успел сочинить работу по тантрическому ритуалу, воспев в ней храмовое соитие на вульгарном санскрите и разбавив весь труд цитатами друзей и предшественников в самых неожиданных местах. Появившийся сто лет спустя талантливый Дхармоттара, прочитав все перечисленные сочинения, назвал их лживыми и поверхностными. Взамен им он создал новый текст — «Великий комментарий», где сложностью мысли и глубиной выводов почти достиг самого Дхармокирти. Однако сегодня можно сказать, что Дхармоттара, создавая шедевр, высказывал свои мысли не о самом труде великого логика, а о том, что он думает по поводу нескольких комментариев, дошедших в неполном виде из-за пожаров, наводнений, жучков-вредителей и ко всему прочему значительно сокращённых переписчиками, часто путавшими «дхарму» с «драхмой». Ещё один выдающийся адепт Гье-шаб написал около ста книг (!), разобрав все предшествующие сочинения (!) и предшествующие предшествующим (!), толкуя каждую мысль в мистическом духе, на отрывистом языке тибетцев, указав, что любая буква Дхармокирти есть заклинание и мантра, способные приводить в транс.