Леоиндов Леонидович - Я оглянулся посмотреть

Лидия Михайловна любила приглашать родителей. Все было как на обычном уроке, только при свидетелях. По ходу исполнения она делала замечания, но потом, не выдержав, со словами:

— Деточка, здесь надо шире. Вот так, — сама садилась за инструмент.

Ломоха всегда играла с большим чувством. И завороженные родители понимали, как это — «шире».

Пока родители были поглощены мастерским исполнением, я внимательно следил, ударится ли какой-нибудь из ее перстней по клавишам или нет. Обе руки Ломохи украшали старинные перстни, явно доставшиеся ей по наследству, большинство не по размеру, они крутились на пальцах.

Иногда мне везло — какой-нибудь из камней добавлял свою лепту в музыкальное произведение, неожиданно стукнув по клавишам. Но радость не с кем было разделить, никто, кроме меня, ничего не замечал.

У Лидии Михайловны был лишь один недостаток — она никогда не пропускала занятия. Ломоха была вся в музыке, она даже пищу принимала автоматически. Постоянно занятая работой, Лидия Михайловна лишь перекусывала. Мои занятия часто совпадали с ее так называемым ужином.

Дав задание, она обычно устраивалась за маленьким столиком с термосом и огромным бутербродом, который состоял из разрезанного вдоль батона за тринадцать копеек с маслом и аккуратно уложенными кружочками колбасы. По ходу принятия пищи она делала замечания или подбегала к роялю, держа в одной руке батон, как скрипку, а другой поправляла тебе руку. Иногда вместо батона была груша, ее обычный десерт, и тогда сок от нее капал на клавиши или на мои пальцы, но она не обращала на это внимания. Я не очень люблю груши, но в тот момент так и хоте

лось откусить от запретного плода, особенно если я был голоден.

— Играй, играй, деточка, — твердила Лидия Михайловна с набитым ртом.

Если ей нездоровилось, она переносила уроки к себе домой, в коммунальную квартиру на улице Рентгена.

Ломоха с мужем жила в тридцатиметровой комнате в коммуналке. Видимо, прежде там был музыкальный салон или что-то в этом роде и на Рождество ставили большую елку. Комната граничила с шахтой лифта, его шум меня ужасно отвлекал, я то и дело останавливался, на что Ломоха тут же реагировала:

— Играй, играй, деточка.

Шум она, видимо, уже не замечала, как не замечала огромную трещину от потолка до пола на стене, результат соседства с лифтом.

В коммуналке не было звонков, поэтому урок затягивался до полного моего изнеможения.

Лидия Михайловна была убеждена, что ее ученики должны так же самоотверженно любить музыку, как и она. Пропустить занятие у Ломохи было невозможно, она не признавала никаких отговорок. Чего только мы не придумывали! Приходишь с перебинтованной правой рукой в надежде, что отпустит, — нет, играй левой.

Правда, однажды мне все же удалось пропустить ее занятие.

Дело было в ноябре. Мыс дружком Ваней Воробьевым отправились гулять, прошлись по Дворцовой набережной и уже собирались свернуть у Зимней канавки, но решили последний раз спуститься к воде. Спуск был в три ступеньки, покрытые тиной. Я стал считать:

— Раз ступенька, два ступенька, три…

И очутился в воде. Течение стало относить меня от берега, куртку надуло. Ваня испугался и убежал. Изо всех сил я пытался зацепиться за ступеньку, но руки соскальзывали. Еще чуть-чуть, и меня бы унесло в Неву, течение там сильное. На мое счастье, меня увидел какой-то дядька, прибежал и вытащил за руку.

— Быстро беги домой, — сказал он и исчез.

Весь мокрый, я пошел к училищу, понимая, что сейчас умру от холода.

— Что мне делать, я упал в Неву? — спросил я первого попавшегося взрослого.

— А где ты живешь?

— На проспекте Обуховской обороны.

— Иди на Невский, там остановка 14-го троллейбуса.

Я и без него прекрасно знал, где остановка и какой мне нужен троллейбус, я спрашивал не об этом. На мое счастье появилась сердобольная женщина, которая привела меня в котельную Эрмитажа. Меня закутали в тулуп, напоили чаем и дали позвонить папе.

— Только не пугайся, — сказал я бодрым голосом. — Я упал в Неву.

— Что ты говоришь глупости, в какую Неву? Почему ты не на занятиях? — папа явно ничего не понимал. — Откуда ты звонишь?

— Из Эрмитажа…

Я объяснял долго, пока до папы дошел весь ужас случившегося. Он приехал с теплой одеждой, поблагодарил эрмитажных тетенек, и мы поехали домой. Занятия у Ломохи я пропустил!

К пятому классу я довольно прилично освоил инструмент. Сначала мне просто нравилось извлекать из клавиш звуки, а в четвертом классе произошло событие, которое не только сделало мои музыкальные занятия осмысленными, но перевернуло всю мою жизнь.

Как-то, вернувшись домой из училища, я застал папу за его любимым занятием — он переписывал новую пластинку на магнитофон. Из комнаты неслось:

…It won’t be long, e-e-e-e-e-e!

У меня возникло ощущение, что из моих ушей вынули вату — чистый волшебный звук проник в самую душу. Впервые всем своим существом я ощутил энергию, идущую от музыки. И энергия эта была такой мощной и такой волшебной, что я опешил:

— Кто это?

— Это ансамбль «Битлз», — торжественно произнес папа.

Размазанные лица на моей футболке ожили. Грянул момент истины. Все стало просто и понятно. Я хочу петь так же, и я буду таким, как они!

В училище музыка звучала постоянно. Но во время занятий это были Бах, Шуберт, Чайковский, а на переменах звучала совсем другая музыка.

В каждом классе находилась «группа хулиганов», которая на переменах не готовилась к следующему уроку, даже не гоняла футбол резинкой, а прилипала к роялю. В нашем классе такими были я, Олешев и Кушнир, иногда Гарик Мадестов и еще два-три человека. Как только учитель покидал аудиторию, мы бросались к инструментам и начинался рок-н-ролл: Beatles, Deep Purple, Led Zeppelin…

Это называлось — отрубаться. Отрубались мы самозабвенно и очень громко на двух «Беккерах» в восемь рук. Кому не хватило клавиатуры, тот отбивал ритм по деке.

— Опять разбиваете рояль? Позорище! — на пороге класса, как всегда неожиданно, появлялся Владимир Константинович Баранов, директор училища. Рослый, солидный, с высоким лбом и волнистыми волосами с проседью — уже внешний вид директора вызывал почтение и трепет.

Мы звали его Шеф и очень боялись. Хотя Владимир Константинович преподавал лишь в двух классах, он знал всех учеников не только по фамилиям, но и по именам. Все бросались врассыпную. Зазевавшийся получал сполна.

— Максим, быстро ко мне в кабинет! Я выбью эту джазуху из твоей глупой головы!

Владимир Константинович «выбивал джазуху» оригинальным способом. Его наказание было самым изнурительным. Мы стояли у его кабинета часами. Во время перемены мимо шли ребята в хоровой зал и все видели твое «позорище». Баранов удалялся из кабинета, возвращался, к нему приходили люди. В очередной раз, наткнувшись на тебя, директор мог поинтересоваться: