Леоиндов Леонидович - Я оглянулся посмотреть

Настоящим приключением для нас стала запись фонограммы к фильму «Учитель пения» с Андреем Поповым в главной роли. Песню «У нас вчера пропал щенок» в нашем исполнении я до сих пор время от времени слышу по радио.

Каждый год в день памяти Александра Пушкина, 10 февраля, смешанный хор мальчиков и юношей училища приходил в музей поэта на набережную Мойки, 12.

В этот день в доме Пушкина собирались знаменитые поэты, писатели, артисты, ученые: Булат Окуджава, Белла Ахмадуллина, Дмитрий Лихачев, Михаил Козаков, Сергей Юрский.

Нас тихонько проводили на лестницу черного хода, которую не было видно из комнат, и мы, затаив дыхание, ждали. Ровно в 2 часа 15 минут, когда остановилось сердце поэта, неожиданно для собравшихся гостей мы начинали петь «Векую прискорбно» Дмитрия Бортнянского. Это было потрясающее мгновение. Магия места, момента, искусства. Не знаю, кто это придумал, но каждый раз на протяжении нескольких лет, пока я ходил на черную лестницу пушкинской квартиры, душа трепетала. Это была высокая нота и для нас, и для гостей.

Но не все в нашей жизни было столь гармонично. В октябрьские праздники приходилось петь другие песни — «Саласпилс» Кузинаса и казахскую народную песню «Красный мак». Последняя звучала так:

Калды май, керки май, Гюль кяшты алабхай. Туалып, туанып.

Акаптэр юшати, Сытолы кюшаги, Шарыктап, колыптап.

Я любил весь ритуал, связанный с концертами хора. Перед выступлением мы шли в гардеробную комнату, очень красивую, с деревянными стенами и деревянной галереей — видно, прежде там размещалась библиотека, где переодевались в концертные костюмы. У каждого были черные брюки, черные ботинки, бархатная куртка, белая рубашка и узкий красный галстук. Галстуки «Секрета» — это мое воспоминание о хоре.

После концерта ритуал повторялся в обратном порядке, мы аккуратно вешали костюмы на место. Как правило, выступления были вечером, поэтому Федор Михайлович торжественно объявлял:

— Завтра к третьему уроку.

Мы ликовали, утренних репетиций не будет!

А еще после выступления выносили огромную коробку, и каждый получал гонорар — плитку шоколада «Аленка» среднего формата. Высший кайф — есть шоколад, запивая водой из фонтанчика, который был в училище. Шоколад и вода превращались в невероятно вкусную густую массу.

«Аленка» была действительно наградой. Тогда мы в основном ели «подушечки» — четырехугольные маленькие пузатые конфеты с желе внутри, которые липли друг к другу насмерть, — по 30 копеек килограмм. Другие популярные конфеты — «Старт»; что-то вроде окаменевшей «Коровки». Из шоколадных конфет чаще других мы ели «Кавказские». На самом деле в соевой оболочке была какая-то коричневая субстанция, лишь отдаленно напоминающая шоколад.

Сорок мальчиков от десяти до четырнадцати лет — неуправляемая толпа. Козлов был справедлив, но строг, до рукоприкладства. За невнимательность, болтовню или любую возню можно было получить по щекам. Причем Федор Михайлович делал это не абы как. Андрюша Коган носил очки, поэтому, прежде чем Андрюшу ударить, Федор Михайлович одной рукой снимал с него очки, после чего бил другой и аккуратно возвращал очки на место.

Я тоже однажды огреб от великого хормейстера, правда, уже в более зрелом возрасте.

Государственные экзамены в хоровом училище мы сдавали по двум предметам — фортепиано и дирижирование.

Экзамен по фортепиано прошел нормально. Я играл своих любимых композиторов. «Концерт для фортепиано с оркестром» ре минор Баха, прелюдии Джорджа Гершвина и знаменитый «Вальс ля мажор» Фредерика Шопена. Получил пятерку.

В понятие профессионализма Козлов включал не только знание партитуры, умение передать руками все оттенки произведения, но и поведение дирижера. Артистизм был частью профессии, и это мне нравилось больше всего. Я любил дирижировать, учился этому прилежно и не без успеха, но государственный экзамен сдал только благодаря Козлову.

К госу я готовил «Пятую песню партизан» из оратории Александра Флярковского «На гражданской войне». Это сложное хоровое произведение со сменяющимся размером для двух хоров, рояля и оркестра — правда, оркестр на экзамене заменял второй рояль, но это было не намного легче. В феврале я показал свои успехи в Малом зале филармонии на концерте хорового училища. Все прошло гладко. Но через два месяца, на предварительной репетиции в капелле, за два часа до госэкзамена, из-за страшного волнения я ничего не смог сделать. Хор пел одно, рояли играли другое. Я был в ужасе. Тогда на сцену поднялся Федор Михайлович. Он подошел ко мне вплотную и… дал мне по роже, вдобавок обозвав лошадником и оглоблей.

Почему лошадник и оглобля, я так и не понял. Никогда ни до, ни после никто меня так не называл. Но тем не менее доводы Козлова на меня подействовали. Государственной комиссии я показал все, на что был способен, и получил пятерку.

Мы были очень загружены, занятия продолжались с девяти утра до десяти вечера с небольшими перерывами. Хотя мне нравилось учиться, в седьмом классе я стал прогуливать уроки.

Я завидовал нормальным ребятам, которые учились в нормальных школах, с девчонками, днем уже были дома, постоянно гуляли на улице и ходили в кино. Но, подумав, я понял, что у меня нет выбора, ни в одну общеобразовательную школу меня уже не возьмут К этому времени я не знал не только таблицу умножения, но и теорему Пифагора, закон Ньютона, периодическую систему Менделеева и много чего еще, о чем просто не догадывался.

Восемь лет у нас было все, как в средней школе, но в девятом классе остались только специальность и гуманитарные предметы. Это меня спасло, иначе бы я школу не закончил. Мои тройки по математике, физике, химии — все благодаря гуманности преподавателей и помощи друзей, того же Женьки Олешева.

Чем старше мы становились, тем больше нас привлекал рок-н-ролл. После занятий мы бренчали на гитарах и пели якобы по-английски, но нам хотелось большего.

На той же улице Софьи Перовской, где мы рылись в помойке, стоял Дворец профтехобразования. Во дворце существовал вокально-инструментальный ансамбль — то ли «Юность», то ли «Молодость». У них была гэдээровская аппаратура, крутая по тем временам. Многие ребята из нашего училища время от времени что-то такое играли с ними. Пэтэушникам было лестно общение с «профессионалами». Я как-то зашел туда разок, но мне не понравилось — все было ужасно казенно.

Другое дело — клуб «Дзержинец» на улице Гороховой, куда позже мы ходили и даже играли на танцах.

Всем было до фонаря, что мы поем, главное — не на русском. Кроме песен битлов в нашем репертуаре была ария Марии Магдалины из рок-оперы «Jesus Christ Superstar». Так как она была для женского голоса, ее никто не пел, вместо этого дядька из местного ансамбля играл на трубе. Еще была песня «Black Is Black» группы Los Bravos и «Очень ранимые наши любимые» «Песняров».