Коллектив авторов - Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

Много позже я увидела подобный эпизод в фильме «Помни имя свое». Я смотрела этот фильм и плакала: это было мое детство. Мамы уже не было в живых, она не могла видеть эти кадры.

Война закончилась, но нас еще ожидали мытарства по фильтрационным лагерям, где мы проходили многочисленные проверки. На Родину мы вернулись поздней осенью, в ноябре. На месте дома — пепелище, тайники, где мама перед наступлением немцев спрятала кое-какие вещи, были пустые. Впереди была холодная и голодная первая послевоенная зима.

Нам рассказали, что после окончания войны приезжал мой отец. Ему сказали, что мы погибли. Одни говорили, что мы погибли во время бомбежки, другие — что во время перестрелки, когда партизаны пытались нас освободить. Отец постоял у пепелища и уехал. Но, к счастью, мы нашли друг друга, хотя эту страшную зиму нам предстояло прожить одним, без крыши над головой, без каких-либо запасов еды.

Поселок Ивот большой. Немцы сожгли не все дома. Сразу после освобождения кое-кто взялся за постройку домов, а кто не мог — вырыли себе землянки и жили там. У одного маминого родственника сохранился довольно просторный дом. Одна из комнат имела отдельный вход. В этой комнате нам разрешили поселиться. Жена хозяина, тетя Матрена, была очень строгая женщина, трое ее сыновей воевали на фронте. Евгений, военный летчик и Леонид, военный хирург, еще не были демобилизованы, потому и пустовала эта комната.

Когда начинают охать и ахать и говорить о голоде в наше время, я вспоминаю одну ложку картофельного пюре. Был поздний зимний вечер. Почему-то не было никого. Я сидела в темной комнате одна около остывшей голландки с поленом в руках, потому что очень боялась мышей. Дверь, которая вела в дом из нашей комнаты, была заставлена шкафом, и я была в полной изоляции, мне было страшно одной. Семья тети Моти готовилась к ужину. Вдруг кто-то тихонько позвал меня. Это была Аня, невестка тети Моти. Она тоже была на фронте, но ее уже демобилизовали. Аня отодвинула немного шкаф и в образовавшуюся щель подавала мне ложку дымящейся паром картошки. Она это делала тайком от строгой свекрови. Ничего вкуснее той ложки картошки я никогда в жизни не ела. Спасибо тебе, Аня. До самой смерти буду с благодарностью вспоминать эту ложку картошки и твой добрый и ласковый взгляд.

Очень трудной была эта зима с 1945 на 1946 год. Как и чем кормила нас мама, одному Господу Богу известно. Ведь при возвращении на Родину мы не получили никакой помощи и поддержки. Всю эту зиму я проходила в ботиночках, которые мне дали, когда выписывали из госпиталя в Германии.

Не помню подробностей, но как-то мы нашли отца и в мае 1946 года он забрал нас из Ивота. Отец был железнодорожником. В то время они строили железную дорогу от Владимирской области, от нового торфопредприятия, до г. Киржача. Здесь тоже не было жилья. Лето мы прожили в строящемся бараке без окон, без пола, но была крыша, которая защищала нас от дождя. Послевоенные годы были трудными для многих людей, особенно для тех, кто был потрепан войной довольно-таки сильно. Но это была уже мирная жизнь, трудная, полная лишений, но без войны.

Здоровье наше и наших родителей было серьезно подорвано войной, и это создавало новые проблемы. Надеяться на помощь и поддержку государства никому даже не приходило в голову: мы были в плену у немцев, этим все сказано. Многие удивлялись, как это нам удалось миновать Сибирь. В нашем поселке, на новом месте жительства, было много людей, которым был запрещен въезд в Москву по политическим мотивам, в то время это не было редкостью. Существовала общая радость: мы победили в этой войне и остались живы, а это уже как второе рождение, счастливый дар. Нужно было уметь принять этот дар и сохранить его.

Вечерами собирались соседи по бараку около печки-буржуйки и текли разговоры-воспоминания о войне и о той далекой довоенной жизни, которая нам, детям, казалась настолько нереальной, что мы больше верили сказкам, которые с большим мастерством рассказывал мой отец, чем в ту мифическую мирную жизнь «до войны». Может быть, потому, что слишком мал был у нас этот отрезок довоенной жизни, слишком мал...

По счастливой случайности мы остались живы, а сколько наших ровесников осталось вдоль дорог, по которым нас гнали, и в многочисленных лагерях, через которые пришлось пройти. Мир их праху!

А война не дает забыть о себе до сих пор. Помните все, кто остались в живых, помните и рассказывайте об этом своим детям и внукам. Страдания миллионов людей не должны быть забыты, хотя многие, кто не пережил этот ужас, пытаются всеми силами умолчать об этом массовом подвиге выживания в нечеловеческих условиях. Да, это был подвиг, тихий и незаметный.

Всем, кто прошел через это, я желаю жить долго за тех, кто погиб и не вернулся, за всех наших ровесников, унесенных войной, жестокой и безжалостной даже к детям!

Дулев Степан Степанович

1930 г.р., ур. д. Милеево Хвастовичского р-на Калужской обл., проживает в с. Хвастовичи

Когда началась война, мне было 11 лет. Родился я в деревне Милеево Хвастовичского района. Наша семья состояла из пяти человек: отец, брат Николай 1928 года рождения, сестра Анна — 1923 г.р., сестра Анастасия — 1920 г.р. и я — 1930 г.р.

В 1942 году к нам ворвались немцы. В июне нас угнали в лагерь, названия не помню. Помню только, что там были вместе с нами бельгийцы, голландцы, французы и чехи.

Как-то раз нас, маленьких, немцы повели на прогулку показать город. Из этого лагеря нас перевели в Берлин-Шпандау-Вест № 45. В этом лагере находились рабочие, которые работали на заводе. Делали гайки. Завод разбомбили и лагерь тоже. Нас перевели в лагерь № 38. Я там работал столяром. Кормили плохо. Остались кожа да кости. Утром давали кофе, в обед — брюквенный суп, вечером — кофе. Хлеба давали 200 г в сутки. В бараках спали на двухъярусных койках.

Мой брат находился отдельно от нас в концлагере. Это один длинный барак, обнесенный колючей проволокой. Водили на работу под конвоем. Мы уговорили переводчицу, чтобы она помогла нам с братом объединиться. Вскоре Николая перевели к нам в лагерь.

Я начал промышлять рыбалкой. Пролезал под проволоку и убегал на речку. Однажды все-таки я попался немцу. Он меня отвел в помещение и избил. Сказал, что если еще поймает, убьет. Но так хотелось есть, что снова сделал попытку пролезть под проволоку и порыбачить в другом месте. И, о ужас! На меня прямо идет опять этот немец. Там стоял столб и от него шло проволочное заграждение. Я обогнул этот столб и, раздирая грудь колючей проволокой, смог уйти от фашиста. Следы на груди остались на всю жизнь.

Освободили нас советские войска. Радости не было конца. На Родину и только на Родину хотелось поскорее. Из Германии я привез снимок, где мы — восемь человек — сфотографированы со знаками на груди.