Оливер Сакс - В движении. История жизни

Я зашел, с радостью сбросив с себя обычный груз сомнений и страхов. Я был рад оттого, что молодой человек был хорош собой, что инициатива исходила от него, что он был столь прямодушен и искренен. И вообще, это был мой день рождения, и я вполне мог считать нашу встречу подарком.

Мы отправились к нему домой, занялись любовью, пообедали; после обеда отправились в галерею Тейт, вечером – в Уигмор-Холл, а потом – опять в постель.

Мы провели вместе чудесную неделю: дни были полны событиями, ночи – интимной близостью; праздничная, пронизанная любовью неделя. Но ему было пора возвращаться в Штаты. Ни особой грусти, ни тем более отчаяния мы не испытывали; мы понравились друг другу, нам было хорошо, и, когда наша неделя закончилась, мы расстались без боли и ничего друг другу не обещая.

И хорошо, что я не думал о будущем, потому что после этого чудесного праздника любви у меня не будет секса почти тридцать пять лет [47] В 2007 году я начинал пятилетний срок в должности профессора неврологии в Колумбийском университете, и мне предстояло пройти медицинское собеседование, чтобы быть допущенным к работе в больнице. Кейт, мой друг и ассистент, была со мной, и в один из моментов беседовавшая со мной сестра сказала, что хочет узнать у меня нечто очень личное, а потому мисс Эдгар должна покинуть комнату. – В этом нет необходимости, – заявил я. – Она посвящена во все мои проблемы. И думая, что сестра хочет задать мне вопрос о моей интимной жизни, я, не дожидаясь вопроса, выпалил: – Секса у меня не было тридцать пять лет. – О, бедняга, – улыбнулась сестра. – Нам придется что-то решить с вами в этом смысле. Мы все рассмеялись, потому что она просто хотела узнать у меня номер моего свидетельства социального страхования. .

В начале 1970 года журнал «Ланцет» опубликовал четыре моих письма редактору о пациентах с постэнцефалитным синдромом и их реакции на леводопу. Я полагал, что только врачи прочитают эти письма, и был очень обеспокоен, когда сестра Роуз Р., одной из моих пациенток, подошла ко мне с экземпляром «Дейли ньюс», которая, как оказалось, перепечатала одно из моих писем, да еще и поместив на видном месте.

– Это и есть ваша врачебная тайна? – спросила она, размахивая газетой перед моим носом.

Хотя только близкий друг или родственник мог по описанию опознать пациента, я испытал такой же шок, как и сестра моей больной; я и подумать не мог, что «Ланцет» уступит статью новостному агентству, полагая, что профессионально ориентированные тексты имеют ограниченное хождение и не становятся доступными широкой публике.

В середине 1960-х годов я написал некоторое количество более специальных работ для таких журналов, как «Неврология» и «Acta Neuropathologica», и утечек в новостные агентства не было. Но теперь, подняв тему «пробуждений» своих пациентов, я вступил в более обширную область и столкнулся с весьма деликатной, даже двусмысленной проблемой различия между тем, что можно говорить, а что говорить нельзя.

Конечно, я не смог бы написать «Пробуждения» без поддержки и разрешения самих пациентов, которых не оставляло чувство, что общество их бросило и забыло; они хотели, чтобы все узнали их истории. Тем не менее, после истории с «Дейли ньюс» я сомневался, стоит ли мне печатать «Пробуждения» в Штатах. Но одна из моих пациенток проведала о выходе английского издания и написала об этом Колину. Тот послал ей экземпляр. Так всем все стало известно и в США.

В отличие от «Мигрени», которая получила хорошие отзывы как от специалистов, так и от рецензентов, ориентированных на широкую публику, выход в свет «Пробуждений» сопровождался достаточно странной реакцией. Прессой книга была принята очень хорошо. Я получил Готорнденскую премию, почетную награду в сфере «художественной литературы» (меня это удивило и взволновало, поскольку я попал в один список с Робертом Грейвзом и Грэмом Грином, не говоря уже о Джеймсе Хилтоне, чью книгу «Потерянный горизонт» я обожал подростком).

Но от своих коллег-медиков я не услышал ни слова. Ни одной рецензии не появилось в медицинских изданиях. Наконец, в январе 1974 года редактор «Британского клинического журнала», прожившего достаточно короткий век, написал о двух самых странных фактах английской жизни за прошедший год: о публикации «Пробуждений» и о полном отсутствии профессиональной критической реакции на них; редактор назвал последнее обстоятельство «профессиональной немотой» английских медиков [48] Только через несколько лет странные нестабильные состояния, которые я наблюдал у своих пациентов с постэнцефалитным синдромом, были отмечены у «обычных» больных паркинсонизмом, которых поддерживали леводопой. Эти пациенты, с более стабильной нервной системой, могли не обнаруживать описанные эффекты в течение нескольких лет (у моих же больных они развивались в течение недель или месяцев). .

Тем не менее за «Пробуждения» как «Книгу года» проголосовали пять известных писателей, и в декабре 1973 года Колин выпустил второе издание, организовав в связи с ним рождественский прием. Там было много людей, которых я знал и которыми восхищался, но до этого не встречал и не думал встретить. Мой отец, который постепенно отходил от годичного траура по моей матери, тоже пришел. Когда он увидел на вечеринке в мою честь так много знаменитых людей, он, похоже, перестал нервничать по поводу моих публикаций и наконец успокоился. Сам я, до этого чувствовавший себя потерянным и никому не известным, увидел, как со мной носятся и как меня превозносят. Джонатан Миллер тоже был на приеме. Он подошел и сказал:

– Теперь ты – знаменитость.

Я так и не понял, что он имел в виду; никто прежде не говорил мне таких слов.

Одна рецензия, вышедшая в Англии, меня уязвила, хотя в остальном была вполне позитивной. Конечно, пациентам я дал псевдонимы, как и больнице «Бет Абрахам». Больницу я назвал «Маунт-Кармель» и расположил ее в вымышленной деревне Бексли-на-Гудзоне. Рецензент написал примерно следующее: «Это удивительная книга, и более всего потому, что Сакс пишет о несуществующих пациентах, лежащих в несуществующей больнице и страдающих от несуществующей болезни. Дело в том, что в 1920 году не было никакой эпидемии сонной болезни». Я дал почитать эту рецензию некоторым из своих пациентов, и они сказали: «Покажите нас всем, или вашей книге никто не будет верить».

Поэтому я спросил своих больных, что они скажут насчет документального фильма. До этого они поддерживали меня в моих делах с написанием и публикацией книги: «Расскажите нашу историю, а то о ней никто не узнает». Теперь они говорили: «Давайте, снимите фильм. Мы расскажем о себе сами».

Я же не был уверен в уместности показа своих пациентов в документальном фильме. Отношения между больным и доктором настолько конфиденциальны, что о них непросто даже писать, поскольку ты нарушаешь эту конфиденциальность. Правда, можно поменять имена, место, некоторые детали. Подобный «камуфляж» невозможен в документальном фильме, где обнажается все – лица, голоса, реальные жизни, личности.