Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

Подполковник Д. нахмурился, и Коньков объяснил, что вот с одной стороны — армия Кулика, с другой — батальон пехоты плюс морячки, вроде и труды пополам.

Теперь подполковник понял:

— Один рябчик, один конь… Шутник, шутник, Василий Фомич. А я-то думал… Значит, анекдот такой? Как, как в одном, значит, ресторане… один рябчик. — Подполковник густо захохотал, даже всхлипнул от удовольствия.

— Да я ведь не шучу, — сказал Коньков, сердито вслушиваясь в беспорядочную стрельбу. — Огня у нас мало — это раз, во-вторых, маршал Кулик…

— Поддержим, поддержим, — сказал Д., утирая слезы, и снова переспросил: — Значит, один рябчик, один конь?

Коньков раздраженно махнул рукой ординарцу:

— Одеваться! Не знаю, что вам сказать, — сказал Коньков, надевая шинель и снова обращаясь ко мне, — люди шли в бой с радостью. Я вам это говорю не для красного словца, а по совести. Главное, задача каждому понятна. Не забудьте о моряках сказать. Моряки четвертой бригады морской пехоты. Вместе дрались.

Мы вышли втроем. Желтое солнце все освещало ровно — рощицу, и поселок, и Неву, благостно плывущую под солнцем. Казалось невероятным, что в двухстах метрах отсюда, там, на левом берегу, гибнут люди, и даже черная громада 8-й ГЭС казалась сейчас мирной.

«Значит, двенадцать километров, — думал я, — как бы там ни было, а всего двенадцать километров. И что бы там ни было, а целая армия, да еще армия, которой командует маршал. — Я взглянул на Д. — В конце концов, к чертям собачьим всю эту интеллигентскую чувствительность. Не нравится его непробиваемый затылок, его сочный смех, его манера держаться повсюду хозяином, даже там, где он отнюдь не хозяин… Какое это все имеет значение!.. Может быть, он и в самом деле звезд с неба не хватает, но он честный служака, и не он же сам выдумал эту работу — ездить с места на место и докладывать начальству».

Коньков со своим ординарцем пошел вниз, а я с подполковником Д. к его машине. Солнечные лучи и маршальские звезды Кулика сблизили нас. Мы сели в машину, и я, стараясь не смотреть на бронированный затылок и не слушать сочный хохоток, думал о самом главном: «Сто пятнадцатая и моряки четвертой морбригады навязали немцам бой на левом берегу Невы и вскоре соединятся с пятьдесят четвертой, идущей на помощь Ленинграду».

Чем ближе мы были к Ленинграду, тем серьезнее становился подполковник. Ведь именно ему предстояло докладывать о том, что произошло сегодня.

— Один рябчик, один конь, — сказал подполковник Д. задумчиво. — Как вы думаете, что это должно значить?

— Ну, анекдот такой… Василий Фомич рассказал, в чем тут соль…

— Вот именно, соль… — сказал подполковник Д. — Соли много. Этот Василий Фомич — хитрая лиса…

Я был совершенно не подготовлен к такому повороту мысли, к тому же Коньков совершенно не ассоциировался с лисой. Скорей уж что-то было в нем медвежье…

— Изображает из себя бедного родственника: у Кулика есть все, а здесь всего мало.

— Но у них с артиллерией, кажется, и в самом деле не густо…

— Все они одинаковы, — сказал подполковник Д. — Все, знаете ли, такие бедные родственнички. Не густо, не густо… А мне, значит, за них отдувайся… Мало — пусть просит сам.

Кажется, я стал его понимать, но спорить не решался. В конце концов, я, так же, как и водитель, был случайным слушателем подполковника Д. Он и не ждал от нас ничего. Это были мысли вслух, ничего больше.

— А вообще-то Коньков молодец, — неожиданно закончил свою мысль подполковник Д. — Правильно осуществляет… — Подполковник Д. не закончил фразы: он спал. А может быть, это и был конец фразы, даже наверное так. Он спал, об этом мне сказал его затылок.

Он спал, а я по старой своей манере старался представить себе, как он будет докладывать начальству.

Мы расстались недалеко от Смольного, и я пошел по улице Воинова, а затем по набережной. Набережную сильно обстреливали, и мне пришлось спрятаться под аркой старинного особняка. Тут же стояли несколько женщин, одна из них с ребенком на руках, и старик с противогазной сумкой, из которой торчали обеденные судки. Когда слышался свист снаряда, все как по команде нагибались, а после того как слышался разрыв, снова выпрямлялись, и это было похоже на какую-то странную гимнастику. Только старик не кланялся и, кажется, был сосредоточен исключительно на своем противогазе.

Вой и треск продолжались минут двадцать, но и после этого мы какое-то время стояли под аркой, пережидая, не начнется ли все сначала. Проснулся ребенок и обиженно заплакал.

У всех, кроме старика, лица были немного смущенными: как это, мол, мы могли испугаться таких пустяков. Одна женщина, в старенькой шляпке, наскоро поправив волосы, сказала:

— На днях немцев от Ленинграда отгонят. На помощь Ленинграду идет армия под командованием маршала Кулика. — Она говорила и смотрела на меня, как бы требуя от меня, единственного человека в шинели, то есть человека, причастного к делу, подтверждения своих слов.

И я подтвердил, что — да, помощь Ленинграду идет, все правильно, Кулик… И произнес речь в пользу неизвестного мне маршала.

Все смотрели на меня и кивали одобрительно. Только женщина с ребенком плохо понимала, о чем идет разговор: ребенок ужасно орал.

Когда я уже был у Кировского моста, меня догнал старик с противогазом.

— Это правда про армию Кулика? Вы, может, это для успокоения женщин? Помощь совершенно необходима Ленинграду, иначе…

— Что иначе? — спросил я резко. Не нравился мне этот старик, и мне уже казалось, что не нравился с самого начала, когда мы стояли под аркой.

— Но ведь совершенно ясно, что́ ждет блокированный город, да еще такой перенаселенный город, как Ленинград.

— Что, что? — настаивал я. Я отлично понимал, о чем говорит старик, но чем больше понимал, тем больше злился… Этот старик мешал мне. Мешал моему минутному торжеству под древней аркой, он стоял между мной и женщинами Ленинграда, которые верили мне, как никто никогда мне не верил. О женщины Ленинграда, и те, с которыми я вместе пережидал обстрел, и те, которым я впоследствии клялся, что их муки кончатся со дня на день — в сентябре, в октябре, в ноябре, в декабре или сразу после Нового года, — простите ли вы мне эти поспешные строчки, это глубокомысленное вранье и обещания, которым я верил сам?

А старика с судками я просто отогнал и был совершенно на этот счет спокоен. Время военное… Кто его знает… И зашагал в редакцию.

Потехин выслушал мой отчет. Он уже знал обо всем.

— Да, — сказал он, — помощь Ленинграду нужна, иначе…

— Что — иначе? — спросил я.

— А, так тебе не ясно? — сурово спросил Потехин. — Напиши-ка заметочку, только не очень расписывай.

— А что такое? — спросил я обиженно. — У меня сведения достоверные…