Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

Когда я писал «Последние две недели», у меня давно уже был готов образ Виктора Петровича Шкроева, человека, снедаемого тщеславием и потому считающего, что он обойден жизнью. Такие люди, при определенных условиях, могут совершить большую подлость. Я писал Виктора Петровича с величайшим воодушевлением, но именно он во многом не получился — как раз полная готовность, чертеж, заданность и помешали. Но фигура отчима Виктора Петровича, толстовца Якова Шкроева, выросшая, что называется, на ходу, мне кажется живой. И Виктор Петрович, по-моему, становится зримым в спорах с отчимом, особенно после споров, когда он уходит побежденным. Конечно, я не писал Петровых, и тем более моего школьного товарища, но мне светила та первая ночь в Невской Дубровке, мой стыд перед укоренившимися ярлыками и то, что мы так долго смешивали поповщину с поисками ответов на так называемые вечные вопросы. А они не «так называемые», они действительно вечные.

Но тогда, на Невской Дубровке, в ночь, когда воины 115-й стрелковой дивизии, вместе с моряками 4-й морской бригады, незаметно для немцев накапливались на невских берегах, тогда, в ночь на 19 сентября сорок первого года, я гнал от себя мысль о Сене и о его нелепой смерти. Я гнал от себя мысли, я только пытался разглядеть людей, которые шли к берегу по узкой, еще необжитой траншее, я только жадно смотрел, как они плывут по Неве на лодочках с надписью «ЦПКиО» — Центральный парк культуры и отдыха. Но в такой темноте трудно что-нибудь разглядеть. Слава богу, темно. Темно и тихо… Немцы спят. Сейчас лодочки подплывают к левому берегу, здесь Нева всего полтораста метров.

Сонная зеленая ракета осветила левый берег, и я увидел, как из этого нереального немецкого света выскакивают на левый берег наши. Сначала затрещали автоматы, потом ударили пушки, сражение на Неве началось.

Коньков был доволен: переправу провели скрытно и удачно, плацдарм на левом берегу Невы захватили почти без потерь. Правда, плацдарм — «пятачок», полтора километра по фронту и километр в глубину. Но главное заключалось в том, что 115-я и моряки переправились на левый берег в тот момент, когда у немцев все созревало для броска на правый берег. Переправа через Неву была важным и, может быть, последним звеном в немецком плане захвата Ленинграда. И именно это звено отрубил Коньков.

Для людей, измученных отступлением и знающих, что они находятся едва ли не в пределах городской черты, что немцы у «ворот» и что они продолжают наступать, захват плацдарма на левом берегу Невы стал не только большим военным достижением, но и событием глубоко личным.

Кажется, Коньков первым выполнил приказ нового командующего фронтом Георгия Константиновича Жукова о перехвате боевой инициативы. Именно этот приказ создал перелом настроения на фронте, хотя, по моим наблюдениям, смена командующего, за исключением высших командиров, мало кого интересовала, — люди не связывали успех или неуспех дела с личностью командующего.

Теория «винтика», на мой взгляд, особенно пагубна для военного дела, и не только потому, что солдат, зная личность человека, который им командует, воюет лучше и крепче бьет врага. Когда командир чувствует себя личностью, это способствует его удаче, а удача на войне — отнюдь не мистика и не буржуазный предрассудок, удача на войне не простое совпадение обстоятельств, а одна из форм проявления личности.

Заслуга Жукова состоит в том, что он увидел в отчаянном положении Ленинградского фронта возможность перехватить инициативу, и не эпизодически, а раз и навсегда. И немцы в конце сентября стали окапываться не потому, что это им было выгодно, а потому, что их стали бить.

Не только пятачок 115-й дивизии, но и бои в устье реки Тосно этому свидетельство, и наши морские десанты в районе Петергофа и Стрельны, десанты, пусть закончившиеся для нас неудачно, но заставившие трепетать немцев. Немцев начали бить и под Пулковом, и под Колпином.

На мой взгляд, Жуков стал личностью подлинно исторической не в тот день, когда немцы перешли к обороне, и даже не в тот день, когда был издан приказ о перехвате боевой инициативы, а в те дни и часы, когда Жуков поверил, что Ленинград может и выстоять, и победить, когда он взглянул на Ленинград не как на важный и даже наиважнейший стратегический пункт, а как на город-герой, то есть на город героев.

Конечно, Жуков знал, что́ такое Ленинград и до того, как он 13 сентября вошел в Смольный, и знал, чем был Смольный для России. Но в Ленинграде Жуков стал не только командующим фронтом, но и кусочком Ленинграда.

…Коньков был доволен. Он принял меня и спросил немного насмешливо:

— Как отдыхали?

Он был не один. Были еще военные в чинах, на одном столе стояла початая бутылка водки, банки с консервами и даже что-то вроде пирога, на другой была брошена помятая карта Ленинграда и пригородов, а на стене висела схема, вычерченная, по-видимому, в штабе дивизии.

Мне показался знакомым человек, стоящий у схемы, изучающий ее и что-то старательно записывающий. Он стоял ко мне спиной, и именно затылок и показался мне знакомым. Ни у кого другого я такого затылка не видел. Говорят, что глаза — зеркало души, но у старого моего знакомого подполковника Д. зеркалом души был его затылок — хорошо упитанный, четкий, розовый, с небольшим слоем жирка, хорошо подбритый, пахнущий шипром.

Он повернулся, мы узнали друг друга и стали вспоминать довоенную поездку в корпус и встречу в военторговской столовой в Луге.

— Как отдыхали?

— Спасибо, — сказал я, — отлично. Немцы это разведали и тоже залегли спать.

Коньков засмеялся:

— Да, вообще-то немцы проспали. Не ожидали такого нашего нахальства. Теперь не спят, огонь сильный, но раз плацдарм наш, то он нашим и останется. Вы так об этом и напиши́те. Но сильный огонь, — обратился он к подполковнику Д., — у меня поддержать нечем, артиллерийского огонька не хватает.

— Поддержим, поддержим, — сказал подполковник. — Надо скорей соединяться с войсками 54-й.

Коньков слушал нахмурившись. Когда подполковник закончил фразу и подцепил на вилку шпротину, Коньков тяжело задышал, что всегда служило у него признаком предгрозья. Но Д., не обращая внимания на эту перемену настроения, уже подошел к карте. Он прожевал рыбку, взял циркуль и по-хозяйски благодушно сказал:

— До 54-й двенадцать — пятнадцать километров. Вы вперед на шесть километров, они навстречу вам шесть километров, и все. Немцы в мешке, а у нас связь с Большой землей восстановлена.

— Как говорится — один рябчик, один конь, — сказал Коньков негромко.

— Непонятная присказка…

— Старый анекдот, товарищ подполковник. В ресторане жалуются, что рябчики кониной воняют. Официант отвечает: у нас фарш смешанный. Как это? Да очень просто: берем один рябчик, один конь, пополам и выходит.