Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

— Ты же об этом писал, — напомнил Потехин. — Заметочку потом забодали. Мы на правом берегу, а немцы на левом…

По этой старой, не пошедшей заметочке я и сейчас вспоминаю начало сентября сорок первого и свой обратный путь с берегов Ладоги в Ленинград.

Я ехал в пустой полуторке. Туда она везла продукты эвакуированным, а обратно шла пустая. Полуторка насквозь пропиталась запахом колбасы, ароматной копченой колбасы, знаменитой ленинградской «салями», которой уже нельзя было достать, она полагалась в дорогу эвакуированным.

Мы с водителем смолили одну папиросу за другой, стараясь хоть как-нибудь заглушить этот проклятый запах. Мы были голодны. Не так голодны, как потом, в голод, просто нам зверски хотелось есть. И вот наконец какой-то поселок и действующее кафе.

Обедов не было, были пирожки. Обеды, как нам объяснила девчонка-подавальщица, готовились раньше из местных продуктов, но теперь осталось только централизованное снабжение. Она так и сказала — «централизованное».

— Откуда же вам пирожки привозят? — спросил я с набитым ртом.

— Из Ленинграда, с Финляндского вокзала.

— Да вы что, шутите? Машин для снарядов не хватает…

— Уж больно ваша снарядами попахивает…

Кое-как наелись, выпили бутылку централизованного полюстрово, но когда стали прощаться, девчонка заревела:

— Возьмите в Ленинград! Ой, дяденьки, милые, заберите в Ленинград.

— С пирожками? — спросил водитель.

Но она не слушала, а только рыдала. Все то, о чем она, рыдая, рассказывала, мы знали: на левом берегу Невы немцы. Оттуда пальба была страшная, а сейчас вроде затихло. Слышно даже, как там машины ходят. Когда пулемет построчит, когда автоматы… Прошлой ночью пушки стреляли, ГЭС подожгли. А ну, ежели немцы на наш берег… Нева здесь не очень широкая…

Повторяю, ничего нового девчонка нам не сообщила, но, рыдая и жалуясь, она коротко и очень точно сказала о главной опасности.

Немцы, выйдя на левый берег Невы в районе Усть-Тосно, не смогли пробиться к Ленинграду. Они повернули на северо-восток, к Шлиссельбургу, и, отрезав 55-ю армию от 48-й, замкнули кольцо блокады с суши.

Конечно, я знал о блокаде, но представить себе ясно ее географию в то время не мог. Меж тем Мга, за которую еще два-три дня назад шли бои, уже была в тылу немцев.

На нашем, правом берегу были вырыты землянки двух истребительных ополченческих батальонов. Этим батальонам и надлежало в случае чего встретить немцев.

День был славный, солнечный и теплый, такие дни особенно радуют в сентябре, когда ждешь дождей. Нева, не ленинградская, не торжественная, течет здесь как-то по-домашнему, по-сельски.

На берегу тихо, поет пила, курлыкают журавли. Гул артиллерийской канонады, который в сентябре слышался в Ленинграде почти непрерывно, слышался и здесь, но как-то вторым планом, не заглушая пилы и улетающих на юг птиц. Не рано ли улетают?

И на левом берегу тоже тихо. На спокойной волне покачивается пустой баркас, виден негустой лесок и безлюдная избушка…

Но это был первый план ви́дения. За всем этим вторым планом стояло черное пламя, разрываемое изнутри красными всполохами пожаров. Я не знал, что́ горит, в мирное время я никогда здесь не бывал, но то, что там, за Невой, в полутора десятках километров Мга, это я знал, конечно. Но я и представить себе не мог, сколько потом у нас у всех будет связано с этими местами, сколько надежд и сколько разочарований…

Мга, Мга… Боже ты мой, название какое, думаю я сейчас. Тогда я не придавал этому названию никакого значения. Мга, Мга… Когда свалилась мама, когда она, еще недавно стойкая, железная, лежала неподвижно, прижатая голодом, я врал ей про Мгу, и она верила мне, или делала вид, что верит, или заставляла себя верить, что мы взяли наконец эту проклятую Мгу…

Итак, мы стояли на правом берегу, втянутые в эту странную игру двух жизненных планов. В это время, и как-то совершенно внезапно, из лесочка на левом, противоположном нам берегу вышел человек. Первое, что зафиксировало мое сознание, — человек на том берегу. И только потом я понял, что этот человек — немец. Немец вышел из лесочка и с любопытством разглядывал реку Неву, которая даже в этих местах все-таки была «колоссаль». Немец, как на антифашистской картинке, с автоматом и в рогатой каске. До чего же бывают прозрачными первые дни сентября!

— Немец! — охнула девчонка. Зажав рот обеими руками, она с ужасом смотрела на левый берег Невы.

В это время раздался тоненький звук, не сильнее выстрела из игрушечного пистолета «пугач», и немец упал и, тоже по-игрушечному, покатился по обрыву, зацепился автоматом за какой-то кустик и так и остался лежать.

Об этом я и написал в заметке, которую, по образному выражению капитана Потехина, «забодали». И вот по какой причине: если автор заметки говорит о немцах на левом берегу Невы, значит, Ленинград в блокаде, а как раз на этот счет нет никаких указаний и посоветоваться в такой момент не с кем, разве что со своими же газетчиками. А эти вечно галдят: «В блокаде, в блокаде…» А что, если все-таки не в блокаде?

Главное, на мой взгляд, было в том, что первый же немец, вышедший на левый берег, был убит снайперским выстрелом, главное было в том, что при таком отчаянном положении Ленинграда, при том, что фашистская орда подкатилась к самым близким пригородам, здесь все-таки были сделаны окопы полного профиля и в этих окопах находились два истребительных батальона, а вскоре пришла 115-я стрелковая дивизия Конькова и пришли моряки, и вместе они стали той силой, которая остановила немцев.

После войны битые немецкие генералы не раз писали о том, что они и не ставили перед собой задачи форсировать Неву, что они стремились соединиться с финнами на Свири; но каждый, кто был в то время в районе Невской Дубровки, мог наблюдать, как немцы готовились к прыжку через Неву. Да оно и понятно, ведь именно здесь был самый короткий путь для гитлеровцев, пытавшихся полностью замкнуть кольцо блокады вокруг Ленинграда.

На Невскую Дубровку я, конечно, поехал. Маршрут был мне ясен: до Ржевки на трамвае, а там на попутной до Колтушей. Но как раз до Ржевки было добираться всего тяжелее.

Восьмой день непрерывных, «устрашающих» (так их называли немцы) бомбежек и обстрелов. Все это было продумано давно, ко всему этому готовились тщательно, учитывая «моральный фактор» — город окружен, для того чтобы принудить его к скорейшей сдаче, надо одновременно усиливать давление и на жителей города, и на остатки русских войск.

«Остатки войск». Именно так — «остатки». На это больше всего упирала штаб-квартира фюрера, да и весь пропагандистский аппарат рейха. Идея отсидеться в пригородных дворцах пришла куда позднее, она была связана с сентябрьской неудачей… Это уже потом немцы делали вид, что «так было задумано».