Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

Наконец они увидели темные очертания лагеря, и Лебедев сказал, ощущая близкий покой:

— Приехали. Ты что это, задремал?

Но Иван Алексеевич не спал. Он думал о большом дне, оставшемся позади. Так, значит, это и называется счастьем?

Откуда-то издалека, он не мог даже вспомнить откуда, Иван Алексеевич как будто услышал негромкий голос:

— Возможно ли? (Кажется, это спрашивала та милая воспитательница из общежития.)

— Почему же нет? Конечно, возможно, — уверенно ответил ей Иван Алексеевич.

Он встал рано, до общего подъема, просекой миновал лес и вышел на опушку, в район учений.

— Утро доброе, товарищ майор!

Иван Алексеевич обернулся и увидел Жолудева.

— А, Семен Николаевич… Что, тоже решил солнышком полюбоваться?

— Да. Спешу, — ответил Жолудев, — чует мое сердце, что сегодня начальство нагрянет.

Иван Алексеевич промолчал. Он смотрел на упорное заревое пламя, которое, едва родившись, зажгло полнеба. Жолудев не решался прервать молчание: хотя все было решено, он понимал, что командиру батальона хочется еще раз подумать и представить себе, как все будет.

Решение, которое принял Иван Алексеевич, далось ему не сразу, а лишь после того, как он тщательно разобрался в обстановке и понял замысел Бельского — воспроизвести на учениях операцию по прорыву немецкого фронта под Новинском. Только масштабы были куда меньше, в остальном же все соответствовало прошлому, совпадали позиции наши и «противника», соотношение сил, и даже местность, которую выбрал командир дивизии, с удивительной точностью напоминала фронт под Новинском.

Но именно с того момента, как Иван Алексеевич разгадал этот замысел, для него и началась настоящая работа.

Дело в том, что дивизия, которой командовал Бельский, в первый день наступления успеха не имела. Едва только началась наша артиллерийская подготовка, немцы укрылись в блиндажах и убежищах, а с переносом огня в глубину обороны воспользовались большим отставанием нашей пехоты от огня артиллерии, быстро заняли свой передний край и огнем остановили наступление дивизии Бельского. Дивизия Северова, соседа Бельского, продвинулась уже на три километра, а здесь все еще топтались на месте. Танки слишком поздно вышли с исходных позиций, а артиллерия, приняв сигнал «атака», держала огонь на первом рубеже огневого вала лишь две минуты и, не дождавшись сигнала пехоты, перенесла свой огонь на следующий рубеж. Это привело к отставанию пехоты и танков. У Северова потерь было куда меньше. И только лишь на второй день, когда немцы стали откатываться, дивизия Бельского успешно продвинулась вперед. Тут произошло то, что часто происходит на войне. В результате прорыва Северова именно Бельский первый достиг Новинска и именно им было подписано донесение об освобождении города.

Иван Алексеевич в то время уже был ранен и лежал в медсанбате. Но и тогда и сейчас он думал об одном: в чем же была ошибка, которая стоила жизни многим людям, — и пытался мысленно представить себе всю операцию в целом.

Вернувшись в строй, Иван Алексеевич расспрашивал знакомых офицеров из дивизии Северова, той самой дивизии, которая определила успех боя под Новинском.

— Триста метров? — с завистью интересовался Иван Алексеевич. — Легко преодолели?

— Ну зачем говорить — «легко»… Разве бывает что легкое на войне? Нет, не легко, но успешно…

О том же рассказывал Ивану Алексеевичу и Жолудев, служивший во время войны в соседней дивизии. Жолудев познакомил его с майором Шевченко — умным и образованным офицером, заместителем начальника оперативного отделения в штабе Северова. Иван Алексеевич все больше и больше убеждался, что слишком далеко от немцев были расположены наши исходные позиции, — в этом была ошибка. И теперь, после того как Иван Алексеевич понял, что на учениях предстоит повторение Новинской операции, он с особым вниманием выбирал позицию для своего батальона. Камышин не возражал, и первую траншею отрыли в трехстах пятидесяти метрах от «противника».

Ивана Алексеевича поддерживал в этом деле и замполит полка Балычев. Он особенно настаивал на тщательной отработке взаимодействия с танками и артиллерией. А к мнению подполковника Балычева Иван Алексеевич всегда прислушивался. В госпитале, после Новинска, они лежали в одной палате. Вместе думали о пережитом.

Комбат-2 Лебедев тоже приблизил исходную позицию своего батальона к «противнику», заявив при этом, что ни в какую теорию влезать не собирается, «но война научила, — значит, все».

Иван Алексеевич провел с офицерами батальона несколько занятий, специально посвященных Новинской операции. В этих занятиях приняли участие и артиллеристы, и танкисты, и саперы. Иван Алексеевич просил командира полка достать в штабе дивизии кое-какие документы, и Камышин ездил в Любозерск, но оттуда вернулся с пустыми руками.

— Так-таки ничего не осталось? — недоумевал Иван Алексеевич. — Ведь в каждом полку вели журналы боевых действий. Ведь сдавали им все!

— Восстанавливайте по памяти, — посоветовал Камышин. — Сейчас другого выхода нет, а я еще раз попытаюсь.

Теперь, когда все уже было подготовлено, Иван Алексеевич думал о том, что главное все-таки впереди. Главное в том, как будут действовать люди, в том, как они осуществят бросок, в их уверенности, что план боя намечен правильно, в их готовности довести дело до конца.

В это утро Иван Алексеевич видел разных людей. Одни были старыми ветеранами, другие совсем «зелеными», только что пришедшими служить срочную. (Слово это теперь так приятно звучало, впервые за четыре года оно снова заняло свое место в армейском словаре.) Здесь можно было встретить людей, отступавших из Минска, из Киева, из Смоленска… А многие не знали горечи поражений. От Ржева, от Москвы, от Воронежа они шли только вперед. Были здесь люди, пережившие плен — самое, быть может, страшное: неволю. Для одной части солдат это учение должно было стать последним: демобилизацию уже объявили; для других оно было первым шагом в их армейской жизни. Но чем больше Иван Алексеевич ходил по «переднему краю» и чем больше видел разных, не похожих друг на друга людей, тем спокойнее чувствовал себя. Душевная тревога уступала место уверенности — драгоценному чувству, которое так важно в любом деле, в особенности же в деле военном, и которое во многом способствует успеху.

Но, быть может, уверенность людей связана с тем, что это война «не настоящая», что, чем бы ни кончилось дело, потерь не будет и что «убитые» и «раненые» тотчас же после «боя» встанут в строй? Об этом не один раз и с тревогой спрашивал себя Иван Алексеевич.

И, словно в ответ на свои мысли, он услышал разговор, который во многом определил его настроение. Это было во время перекура. Иван Алексеевич находился в своем блиндаже и слышал, как старшина роты, небрежно сплевывая после длинной затяжки, рассказывает о чем-то, по-видимому, очень интересном. Это был тот самый старшина, которого похвалил Бельский в Ленинграде, перед парадом. Иван Алексеевич слышал, как, закончив свой рассказ, старшина добавил: