Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

— Медсанбат двести шестьдесят восьмой? — спросил я как можно увереннее.

— Никак нет, товарищ военврач… — ответила одна из девушек, принимая меня за врача.

Тут уже я разведал многое — КП Донскова передислоцирован в Усть-Тосно, медсанбат где-то в Отрадном. Машина идет туда и сразу же возвращается обратно.

— Ну вот и отлично, — сказал я как можно спокойней и забрался в кузов. Водитель спал, девушки кончили с мешками, растолкали его, и мы поехали.

Мы приехали в медсанбат около трех часов утра. Близился рассвет, но темнота была кромешная — много лет спустя где-то я вычитал афоризм, что рассвет — самая темная часть ночи.

В медсанбате все были заняты делом: застилали койки свежим бельем, громко работал движок, властно гремели хирургические инструменты. На меня никто не обратил ни малейшего внимания…

Я впервые в жизни видел медсанбат перед боевой операцией. Последние часы перед боем всегда наполнены особым настроением. В передовом окопе старый солдат спарывает грязный подворотничок и, по-домашнему перекусывая нитку, тщательно подшивает новый и сердится на кухню — кухня запоздала на пять минут, а может, и вовсе не запоздала, но черт их раздери, как в такую минуту не ругнуть повара; молодой солдат пишет письмо домой и с трудом прожевывает кусок хлеба, намазанный заграничным лярдом, — словом, делает все то, что делал перед прошлым боем старый солдат. Мой опыт, может быть, недостаточен, но я никогда не слышал перед боем разговоров, прямо относящихся к тому, что произойдет через час, или через полчаса, или через минуту. Ужасы войны, которые предстоит испытать солдату, никогда не составляют тему разговора перед боем и как будто отступают перед невинной тишиной рассвета.

Готовность медсанбата, которую я увидел в то утро, подчеркивала все самое страшное, что происходит на войне: чей-то раздраженный голос выговаривал сестре за то, что мало подготовлено тазов, другой требовал более просторного помещения для тяжелораненых, — ведь предупреждали же, что могут быть ожоговые… Челюстных немедленно отправлять в госпиталь!

Я представился командиру медсанбата, а может быть, это был комиссар, и тот развел руками:

— Как же я могу отправить вас на командный пункт? Весь наш транспорт там. Вот начнется операция, и пожалуйста, с первой порожней машиной. Да вы отдохните маленько. В любой палатке…

Но как я ни устал, в палатке я не вытерпел и получаса. От запаха лекарств, свежего белья и хлорки меня мутило. Я вышел на воздух и стал ждать. В это время в глубине неба посветлело и в той стороне, где текла Нева, обозначилась розовая полоска. Суетня в медсанбате, короткие приказания и мелькание сестер — все стало медленнее и тише. Но в той стороне, где текла Нева и где должна была начаться операция, было еще тише. Уже наступило утро, уже разгорался солнечный день, а все было по-ночному тихо. И только в полдень раздались первые звуки войны и небо заволокло черным дымом.

Я тогда не знал, что это дымовая завеса, под прикрытием которой морской десант высадился на левом берегу в селе Ивановском, занятом немцами год назад, и что одновременно по гитлеровцам, окопавшимся на правом берегу Тосны, ударила дивизия Донскова.

Через час пришла первая машина с ранеными. Это был старый довоенный автобус, со снятыми сиденьями и задником, который откидывался, как в грузовой машине. И снова я услышал тот же голос, который слышал ночью.

— Челюстных эвакуировать немедленно!

И почти следом за первой машиной пришла вторая, бывшая «скорая помощь».

— Что там? — спросил я молоденькую сандружинницу, которая привезла раненых.

— Вот выгрузим, и сейчас же обратно, — сказала она, не расслышав, по-видимому, или не поняв моего вопроса. Мне показалось, что она немного оглушена, и вообще ей на вид было лет шестнадцать, как-то мне совестно было ее расспрашивать о ходе боя. И все-таки я ее снова спросил о том же.

— Да побегли немцы! — закричал вблизи от нас раненый, до подбородка завернутый в две плащ-палатки. Но в это время носилки, на которых он лежал, подняли, и он закричал от боли. Его крик взбудоражил и других раненых.

— Немцы драпают!..

Медсестра, постарше сандружинницы, девушка лет двадцати, в очках, сказала мне, когда мы сели в порожнюю машину и поехали:

— Это правда, что драпают, я сама видела — побежали. Но только наших на мост через Тосну не пускают. Раненых очень много.

— Стилькы, скилькы на Невской Дубровке було, — мрачно сказал водитель.

Командный пункт 268-й дивизии находился в здании Спиртстроя — массивной четырехэтажной коробке, почти неуязвимой для артиллерии немцев. Зато вся дорога от Спиртстроя и мост через Тосну простреливались насквозь. Наша «скорая» остановилась, девушки, схватив носилки, побежали по направлению к мосту, а мне до Донскова оставалось метров сто.

Первый человек, которого я увидел на КП, был Аристарх Антонович Ходаковский. Старая наша пословица гласила: где бы ты ни был — оглянись, и ты обязательно увидишь кого-нибудь из Семидесятой. Ходаковский давно уже командовал артиллерией у Донскова, но в Семидесятой его продолжали считать своим. Человек, переживший финскую и Сольцы, а в августе сорок первого вышедший из окружения, — такой человек, где бы ни служил, все равно принадлежал Семидесятой.

— К Донскову не ходите! — крикнул Ходаковский. — Он все равно ничего вам не скажет.

— Аристарх Антонович, — взмолился я, — бога ради, верно ли, что немцы побежали?

Ходаковский подтвердил, что немцы драпанули с плацдарма на правом берегу Тосны, который они удерживали с прошлого года, и теперь бой идет уже на левом берегу Тосны за село Ивановское; за Ивановское зацепились моряки и один из полков Донскова, которым командовал Клюканов.

Первая счастливая минута, когда Донсков мог доложить: «Противник бежит, мы наступаем», — эта минута была уже позади. Командующий фронтом требовал сведений, но что мог ответить Донсков, когда немцы буквально повисли над дивизией, перепахивая все, что еще не было ими вспахано раньше.

Я не помню часов более томительных, чем эти несчитанные часы на Спиртстрое. Слово «неудача» никем не было произнесено, но это слово, как крыло какой-то огромной темной птицы, висело над нами.

На командном пункте ничего не знали о судьбе Клюканова и о его людях, которые воевали на левом берегу Тосны. Радист на командном пункте утверждал, что слышит русский голос, якобы Клюканов жив и что он и его люди бьют немцев на новом «пятачке», но Донсков сомневался: «пятачок» пылал, немцы вели прицельный огонь, мог ли там кто-нибудь уцелеть?

Самого молодого из штабных работников Донскова — Авенира Казанцева — послали в разведку. Броневичок, на котором он пытался прорваться через мост, немцы разбили прямым попаданием, и Казанцев еле успел выпрыгнуть. Возвращаться на КП ни с чем? Казанцев разделся и поплыл через Тосну, прячась за остовы разбитых барж. Он не доплыл до противоположного берега, когда услышал русскую речь: