Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

И долго потом я ничего больше не слышал о подполковнике Д. С Сергеем Сергеевичем я еще несколько раз встречался и до снятия блокады, и потом, после ленинградского салюта, но он решительно не поддерживал разговора о бывшем командире полка. Ему совершенно чуждо было злорадство. Уж не помню, как так получилось, но я, к случаю, заметил, что вот, Сергей Сергеевич, победа вам по праву досталась. Он ничего сразу не ответил, а откликнулся только наутро:

— Победа? Неправильно вы всё это понимаете…

И больше мы на эту тему не разговаривали. Но это не значит, что я сам ни разу не думал о подполковнике Д. Думал, и не раз, и о Д., и о последнем ответе Сергея Сергеевича. И чем больше думал, тем больше понимал закономерность падения Д., невозможность его существования теперь, когда невежество воспринималось как ЧП.

Но мне и не снилось, что я когда-нибудь трону все это в своей книге. В моей первой послевоенной повести «Полк продолжает путь» противопоставлены два командира полка. Новый командир полка, суховатый, несколько педантичный, чем-то похожий на Николая Петровича Витте, очень не похож на погибшего «батю», на «батю», к которому все так привыкли, что просто не знают, как жить без него: ведь все, что было на войне больше чем за два года, все, что сделало их полк их домом, — все было связано с ним. И новый командир полка вызывает душевное нерасположение, далеко не сразу люди оценивают его сдержанность, его ум, его несколько аскетическое отвращение к любому позерству. «Батя умел сказать такое, — говорит в моей повести командир дивизии Ларин, — что вокруг все цвело». Новый командир немногословен. У «бати» жена, с которой он прошел весь свой жизненный путь, она тоже стала частичкой полка, всех она знает, как настоящий ветеран. У нового командира полка нет личной жизни, о своем прошлом он никогда не говорит… Да, люди разные, но «батя» в моей повести ничем не напоминает подполковника Д. В повести даны, но не противопоставлены два характера, — полк продолжает путь с новым командиром, и именно с этим новым человеком люди решают новые задачи, наступают, бьют немцев и побеждают. И я любил и по-прежнему люблю обоих — и «батю», и полковника Макеева. Нет, мне и не снилось, что я когда-нибудь напишу о Д. И если я и вспоминал о нем, то только как о прошлом, и к тому же безвозвратном прошлом.

Кончилась война, и я почти сразу решил написать новую повесть о тех людях, которые демобилизации не подлежат, — о кадровых военных, об их судьбах. Я снова зачастил в родную дивизию, но, как ни странно, мне это решительно ничего не дало для дела. И учения я видел интересные, и с людьми встречался недюжинными, но все эти встречи больше походили на вечера воспоминаний. Помнишь, как под Красным Бором? А под Синявином? А когда Подлуцкого убили? Да, не дожил… И Приоров не дожил. Помянем?..

Уже давно пора было приниматься за новую работу, а я все ездил по старым друзьям, не понимая, что именно это-то мне и мешает. И в июне сорок седьмого я уехал в Закарпатский округ, заручившись письмом от главного маршала артиллерии Николая Николаевича Воронова.

Наспех я познакомился с одним из красивейших городов Европы — со Львовом.

— Куда ты торопишься? — спрашивал меня работавший в то время во Львове ленинградский писатель, участник обороны Ленинграда, Владимир Беляев. — Послушай, день-два ничего тебе там не прибавят. Обыкновенный военный лагерь. Ты видел костел бернардинцев? Нет, это просто непостижимо…

На следующий день он повел меня в костел. Я смотрел на мадонн, слушал старинный орган и в ответ на восторженные вопросы Беляева: «Ты видел еще где-нибудь такой неф?» — отвечал так, как этого ему хотелось: «Впервые вижу». Но, увы, ко всей львовской старине я был глух и думал только о том, что́ встречу на новом месте.

Беляев оказался прав: военный лагерь был точно таким же, как все военные лагеря, — строевая, политзанятия, изучение матчасти, подготовка к ротным учениям, к батальонным, к полковым. Но именно здесь я снова встретился с подполковником Д.

Эта встреча для меня была настолько неожиданной, что в первую минуту я даже не поверил себе: мало ли есть людей, похожих друг на друга как близнецы? Но даже потом, когда я узнал, что это не двойник, а Д. собственной персоной, я еще долго испытывал какое-то внутреннее смущение. Подполковник Д.? Вот уж действительно: «Шел в комнату, попал в другую…»

Я не хотел с ним встречаться и старался не попадаться ему на глаза. Но, избегая встреч, я теперь все время думал о нем. В конце концов ведь Д. за эти годы мог стать совершенно другим человеком. Прошли четыре года, и какие это были годы! Военным, исчисляя пенсию, платят за год войны как за три, но какая финчасть может учесть, что бывает прожито на войне за один только день. А главное, говорил я себе, ведь Д. мне совершенно не нужен: я приехал затем, чтобы собрать материал о военных людях в мирное время, а не заниматься воспоминаниями.

Но для того чтобы не вспоминать, мне надо было уехать в тот же день, а я не уехал ни в этот день, ни на следующий. И как я ни избегал встреч с Д., я, конечно, не мог не узнать о нем все или почти все.

Встретился же я с подполковником Д. в день своего отъезда.

— Что же вы ко мне не зашли? — спросил он меня недовольно, но как-то весело.

Я сказал, что больше интересовался артиллеристами, у меня, собственно, и в командировке так сказано.

— Ладно, будет врать, — сказал Д. добродушно. — Ну, так как там, в Ленинграде? У меня ведь хозяйка вернулась из эвакуации, пишет, вроде все нормально…

— Нормально, — сказал я.

— Да, город хороший, индустриальный центр и культурный. — Все-таки он нахмурился, вспомнив Ленинград, но тридцать два нетронутых зуба быстро заставили его улыбнуться. — И у нас здесь места неплохие, — сказал он весело. — Живем, работаем… Итоги войны подбиваем, доклад мой слыхали?

Я малодушно промолчал. Я был на этом докладе, но промолчал. И что я мог сказать? Все, что я узнал о Д. за время моего пребывания в лагере, все было в этом докладе: и фанфаронство, грубо прикрытое угодничеством, и невежество, дурно замаскированное лестью. Я рвался вон из офицерского клуба, но мои новые друзья меня удержали: нет, уж пришли, так сидите до конца…

К тому времени, как я пришел в офицерский клуб, я уже все знал о новой карьере Д. Угодничество и лесть. Самое же поразительное во всем его поведении было то, что он льстил и угодничал перед человеком умным и много повидавшим в жизни.

Именно его доброе имя нещадно эксплуатировал Д. в своем докладе. Как случилось, что старый военный, опытный и умный человек, попался на самый простой крючок и теперь с жадностью слушал небылицы о том, что его якобы недостаточно признают и уважают и что вот в какой-то статье не упомянули… Он, может быть, и знал, что Д. сам по себе недорого стоит, но теперь, через два года после войны, ему уже были необходимы эти жалкие порции ежедневных похвал, он приучился к ним, как приучаются к болеутоляющим уколам, с той лишь разницей, что боль была вызвана отнюдь не болезнью.