Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

Северов после войны остался тем же тружеником. Только прежней веселости стало поменьше: можно, конечно, не быть в близких отношениях с начальством, но в одобрении нуждается любой человек, и, быть может, в особенности человек военный.

День в день через неделю Иван Алексеевич приехал в Ивановское. Прошлый раз Северов ничего не сказал, где он его примет, и всю дорогу Ивана Алексеевича это беспокоило. Наконец он решил, что домой соваться неудобно и что это может быть неправильно истолковано. «Только в штаб, примет — хорошо, не примет — значит, до другого раза…»

— Генерал о вас уже дважды справлялся, — сказал Шевченко, едва только Иван Алексеевич показался в оперативном отделении.

— У себя он?

— Здесь, здесь. В своем кабинете.

«Ну, значит, правильно я решил», — подумал Иван Алексеевич.

Служебный кабинет Северова был во много раз больше домашнего, но чувствовалось, что и здесь и там один хозяин: много книг, на столе ровные стопки деловых бумаг и писем, никаких великолепных пепельниц в виде разорвавшегося снаряда, никаких колоссальных чернильниц-минометов, никаких бюваров, тисненных золотом.

— Прошу садиться, — сказал Северов. — Тезисы ваши я прочел и изучил. Имею замечания.

— Слушаю, товарищ генерал.

Иван Алексеевич сразу же почувствовал, что на этот раз тон Северова куда суше, официальнее. «Что ж, и это правильно. Я бы совсем не хотел, чтобы о моей работе говорили за обедом или покуривая, этак дружески-снисходительно…»

— Имею замечания, примерьте, не пригодятся ли. И прежде всего, это о позициях наших и о позициях противника, которыми вы занялись весьма основательно. Восемьсот метров у вас было до противника, а надо бы триста — триста пятьдесят… так, кажется?

— Да. Я твердо за это. А разве вы, товарищ генерал…

— Ничуть, ничуть я не против. Под Новинском мы подбирались и ближе: двести пятьдесят — триста метров. Но это стоило нам немалых усилий. Вы думаете, немцы как на это дело смотрели? Благожелательно? Не показано в ваших тезисах активной роли нашего командования. А мы и убеждали людей, и заставляли их, много сил положили. Этого в тезисах нет: усилий наших.

— Учту, товарищ генерал.

— Не все еще. Много рассуждений и доказательств в защиту трехсот метров против восьмисот, так много, что порой самого Новинска не видать. Это не только с вами, это зачастую так бывает — начнешь свои триста пятьдесят метров защищать и обо всем другом забыл, главное — в этом, панацея от всех бед. С одной схемой воюете — это хорошо, но смотрите, чтобы не стать рабом другой. И потом, слушайте, почему такой запал, горячка такая, нельзя ли поспокойнее?

— Нельзя, товарищ генерал.

Северов покачал головой:

— Не одобряю.

— Могу объяснить. Я против такой точки зрения, что, мол, как было, пусть так и остается.

— Да что же это за «точка зрения»? Кому сейчас такое в голову придет? Ведь это… — Северов спохватился и не закончил фразу.

Иван Алексеевич тоже замолчал. Так прошло несколько минут.

— И все-таки ваша горячность вам и мешает, — сказал Северов. — Вероятно, вы сейчас думаете, что, мол, легко ему говорить, побыл бы в моей шкуре! Ну как, если честно, угадал?

— Не так, конечно, но…

— Но в этом роде?

Иван Алексеевич кивнул головой.

— Прекрасно, очень хорошо!.. А теперь послушайте, почему вы неправы. Вы писали ваши тезисы и видели перед собой одного человека, ну пусть двух, ну трех, и вы спорили и сердились на них, сердились, разумеется, справедливо, вполне справедливо… Но писать-то надо в расчете не на одного, а на многих, может быть даже на очень многих разных людей. И люди эти тоже кое-что в жизни видели, не меньше нас с вами, и тоже соображали, как сделать лучше, и старались для этого. Если вы хотите, чтобы всем им был важен и действительно пригодился ваш опыт, так расскажите, как было дело. Ведь вы ротой командовали? Расскажите не торопясь, обстоятельно, как готовились к операции, потом боевой приказ и сам бой… Ваша ведь рота на льду лежала и вы ее поднимали? Читатель будет следить за каждым вашим шагом. Он должен вместе с вами пройти эти самые метры. Вы и ваш читатель вместе должны прийти к выводу, что в тех условиях необходимо было подобраться как можно ближе к противнику. Это очень важный вывод, но это не патентованное средство. Позвольте вас спросить: вот вы в наше оперативное отделение заглядываете, а какая цель?

Иван Алексеевич нахмурился:

— Я полагал, что начальник оперативного отделения докладывал вам, товарищ генерал-майор.

Северов тоже нахмурился и недовольно покачал головой:

— «Я полагал», «начальник оперативного отделения»… Ну что вы, ей-богу, ну как не стыдно?.. Обижаетесь, как красная девица… Неужели же мне в голову придет, что вы, человек занятой, без всякой цели к нам ездите?

— Простите меня, товарищ генерал: у меня несколько гипертрофированное самолюбие…

«Ничего оно у тебя не гипертрофированное, — подумал Северов, — а кто-то грубо наступил на твое человеческое достоинство, и это очень болит. И я обязан был об этом подумать, коль мне майор Федоров сам на это ни словом не намекнул…»

— Что, Шевченко ваш приятель? — мягко спросил он Ивана Алексеевича.

— Собственно, не мой. Капитан Жолудев — секретарь нашей батальонной партийной организации — с ним дружил и меня познакомил. Разговорились. Я стал сравнивать…

— Понимаю, — сказал Северов задумчиво. — И это, конечно, лестно для нас. Ну а что, Шевченко не знакомил вас с вопросами инженерного оборудования нашего переднего края во время операции? Нет? Жаль, стоило бы. Я хочу сказать, что с этим у нас дело обстояло неважно. А что, Шевченко не говорил вам, что мы задержались в первой траншее, снизили темп, добивать надо было вторыми эшелонами? И в этом наш просчет. И справедливости ради надо об этом говорить. Ведь это тоже уроки Новинска, и очень серьезные. Возьмите себе на заметку. Хотя бы бегло. Основательнее я сам об этом напишу.

— Сами? — невольно вырвалось у Ивана Алексеевича.

— Сама себя раба бьет, коль не чисто жнет… Но вернемся к вашей работе. По-моему, вы очень правильно повели разговор о взаимодействии с приданными частями. Мы ведь и победили потому, что народ дал нам богатейшую технику, которой мы сумели распорядиться.

— А тем, кто распорядился неправильно, народ не простит!

— Так-таки не простит? Ну и горячка же вы… А я так думаю, что среди нас было немало и таких, которые ошибались, у многих еще знаний не было основательных. Разве народ отмел их, перечеркнул, на свалку выбросил? Разве не помог им наш народ, партия наша стать на ноги? Переучивали людей и даже перековывали. Было это?

— Было. Но что же из этого следует? Не вспоминать об ошибках?

— Вот вы меня в чем подозреваете! — весело воскликнул Северов. — За что же так?