Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

Катя схватила ее и вытащила на свет.

— Что с тобой? Да ты что? Ты… пьяная?

— Екатерина Григорьевна, милушка, голубушка… Да разве я… да я самую малость… для храбрости…

— Для храбрости? — переспросила Катя. Она едва сдерживала себя. — Ты понимаешь… ты понимаешь, что́ ты сделала?

Сверху не торопясь спускался товарищ Голуа. Вид у него был совсем не грозный, а скорее добродушный. Он подошел к Кате и спросил тихо и ласково:

— Ваша воспитанница, кажется, выпила и закусила?

Больше он ничего не сказал. По-прежнему улыбаясь, он снял с вешалки свое пальто с воротником из крупного серого каракуля, не спеша надел шапку-пирожок и натянул боты.

— А ведь я ожидал сегодня разговора с Елизаветой Станиславовной. (Катя с трудом поняла, что речь идет о Лизе.) Бюджет времени у меня, как известно, напряженный. Ну что ж, придется отложить, пока ваша подопечная протрезвится.

— А вот тогда ничего и не дождешься! — крикнула Лиза и, вырвавшись от Кати, устремилась к Тимофею Петровичу. Катя догнала ее и снова крепко схватила. Лиза вдруг вся как-то сжалась и жалобно заплакала.

Тимофей Петрович, чтобы не терять зря времени, записывал в книжечку:

«Вязникова характеризовала: нервна, впрочем, как большинство ребят, у которых детство было очень тяжелое. Но девица, оказывается, выпивает. Зачем было скрывать? Есть специальные колонии, где достигнуты прекрасные результаты по борьбе с алкоголизмом…»

А Лиза плакала так горько, что Катя, уже забыв о своем гневе, повторяла одну только фразу:

— Да успокойся же, успокойся, слышишь, что я тебе говорю, успокойся…

— Екатерина Григорьевна, миленькая, ну выгоните меня из общежития, я уйду, без меня вам здесь спокойнее будет, — сказала Лиза плача. — Выгоните, и все… А с комиссией этой не могу больше. Он меня все спрашивает, почему я в детдом при живых родителях попала, да где они сейчас. Екатерина Григорьевна, разве я знаю?

Кате с трудом удалось уложить ее в постель. Теперь только одно — чтобы к возвращению ребят из кино все было тихо. Они ничего не заметят, кроме злополучной лампочки. Ну, это Катя возьмет на себя. «А Голуа этого я на порог больше не пущу», — решила Катя.

Наконец Лиза уснула. Катя, осторожно ступая на носки, вышла из комнаты. И едва только вышла, как внизу громко хлопнула дверь.

«Господи боже мой, неужели же это Голуа вернулся? — подумала Катя. — Нет, это невозможно…»

По лестнице поднималась незнакомая ей молодая женщина в черном пальто и в черной шапочке, украшенной небольшой пряжкой.

— Екатерина Григорьевна?

— Это я…

— Моя фамилия Федорова. Тамара Борисовна Федорова. Я жена майора Федорова.

— Жена Ивана Алексеевича? — беспокойно переспросила Катя. — С ним что-нибудь случилось?

Тамара пожала плечами:

— Почему «случилось»? Жив, здоров… Чему вы удивляетесь — что не он, а я?.. Вот приехала… познакомиться!

«Странный тон для начала, — подумала Катя, — что-то, конечно, между ними произошло…» — и как можно спокойнее сказала:

— Садитесь, пожалуйста. Снимите пальто, у нас тепло.

— Я ненадолго.

— Так натопили ребята! Форточки открытой не боитесь?

— Не боюсь.

Катя старалась быть как можно любезнее, но Тамару это вынужденное гостеприимство раздражало. Она так и не сняла пальто, а только расстегнула воротник и резко его откинула.

«Милая и хорошенькая, — подумала Катя. — Разница в годах у нас небольшая, но она совсем, совсем еще молодая…»

— Вы, наверно, хотите повидаться с Сашей Турчановым? Он скоро придет… — начала Катя.

Тамара ее перебила:

— Я приехала к вам… Может быть, не нравится? Вы скажите. Я человек прямой и люблю, чтобы со мной тоже прямо. Вот только еще немножко погляжу, полюбуюсь — и айда назад!

«Это ревность, — думала Катя. — Ревность и ничего больше. Но это ужасно… Что он ей сказал? Но что он мог сказать?..»

— Вы уж, пожалуйста, меня не гоните, — продолжала Тамара все в том же залихватском тоне. — Я сама. — И снова откинула воротник. — Подумайте, за сто верст приехала, чтобы только на вас взглянуть!..

— Стоп, — сказала Катя. — Вам нравится так со мной разговаривать? Мне — нет. Я действительно знакома с Иваном Алексеевичем, и вы знаете, что́ нас связывает. Но вас это, по всей вероятности, не интересует. Вам обязательно хочется со мной поссориться. Мне — нет. Если у вас есть что-нибудь серьезное — говорите, если же нет…

— Тогда — убирайтесь, да? — подхватила Тамара, словно чему-то обрадовавшись. — Что ж, я не против: убираться так убираться! «Чего-нибудь серьезного» у меня нет! Я ведь в университетах не училась, я в то время на немцев белье стирала да гуляш им в столовой подавала.

На большее у Кати выдержки не хватило. Она открыла дверь и выразительно встала на пороге.

— Мне ясно, — сказала Тамара и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

«Ужас, просто ужас! — подумала Катя. Она села за свой столик, сжала обеими руками голову, словно запрещая себе думать об этой безобразной сцене. — Но как он, как Иван Алексеевич мог все это допустить? — спрашивала себя Катя. — Нет, он, конечно, не знал. Но он обязан был знать. И что теперь будет? Ведь я ее выгнала… Выгнала жену Ивана Алексеевича!.. Но как можно было иначе поступить? Неужели же терпеть все эти незаслуженные оскорбления? В конце концов, пусть дома бьет тарелки…»

Но чем больше Катя возмущалась и чем больше она повторяла, что поступила правильно, совершенно правильно, чем больше восстанавливала себя против Тамары, тем более жалкой казалась ей она, жалкой, требующей помощи, участия. Да она и накричать как следует не умеет!.. «Я человек прямой», — вспомнила Катя с острым чувством жалости.

Она вскочила, накинула платок и выбежала из комнаты. «Может быть, еще не поздно. Догоню и верну с дороги».

— Тамара! — негромко крикнула она в пролет лестницы. — Тамара!..

Никто не откликался. Катя побежала вниз и чуть было не упала: там было темно. Она уже открыла дверь на улицу, но в это время услышала, как что-то хрустнуло. «Это стекло от разбитой лампочки. Тамара где-то здесь…» На ощупь нашла раздевалку. В темноте, уткнувшись в решетку, тихо плакала Тамара.

— Идемте отсюда, — сказала Катя. — Слышите, что я говорю, идемте ко мне, наверх.

— Зачем? Не надо. Все ясно…

— Ничего не ясно. Надо поговорить. Ведь для того вы и приехали, чтобы поговорить.

Она втащила Тамару в свою комнату, усадила в кресло, сняла с нее пальто и напоила валерьяновыми каплями.

— Ну как, легче стало?

— Я когда ехала к вам, — сказала Тамара, — совсем не думала заводить скандал, думала — взгляну и уеду, а сердце не выдержало. Очень уж все наболело. Тяжело вы мне дались, Екатерина Григорьевна, — сказала она, стараясь улыбнуться. — Но я другой, совсем другой вас представляла!