Марк Алданов - Ленин. Политическая биография (французский вариант)

Но будем осторожны, ведь именно в лихорадке войн, — во время нашествия в сентябрьские дни, во время войны 1870 года, в России во время русско-японской войны,— всегда и повсюду лихорадка войны являлась причиной социального недуга, заражала человечество, доводя его до пароксизма насилия, и консерваторам в первую голову полагалось бы желать сохранения мира, конец которого выведет на сцену беспорядочные и неуправляемые силы».

Но только ли шовинисты, националисты типа Деруледа порой легко рассуждали о возможности войны на Европейском континенте? Жюль Гед, такой закоренелый марксист, часто антагонистически настроенный по отношению к Жоресу, тоже как будто возводил большие надежды на почве «плодотворной войны». Жорес свел счеты с этой странной формой интернационализма:

«Та же немощь, та же путаница во внешней политике Геда. Само собой разумеется, он — интернационалист. Он яростно сражается с шовинизмом Деруледа и „патриотов”, он указывает на опасность, которой подвергается общество, упражняясь в воинственном шарлатанстве. Но его интернационализм не мирного плана, он позволяет любому европейскому пролетариату приумножить свободы, а через это — собственную мощь, позволяет сконцентрировать на неизбежной смене собственности все запасы нравственной силы и силы бюджетной, которые сегодня поглощаются либо войной, либо вооружающимся миром. Но поскольку не от неуклонного поступательного роста пролетариата и прогресса в области демократических свобод ждет он освобождения наемных рабочих, но от глубоких потрясений, которые заставят забить из расколотой почвы источник революционной силы, широчайшие катаклизмы станут самыми плодотворными. А ведь нет большего катаклизма, чем кровавые столкновения великих народов, которые уже в себе несут внутреннее содрогание, предшествующее будущим социальным войнам. Ибо в войнах, в которых национальные сообщества всемирного капитализма ранят друг друга и разорят одно другого, падут все путы, сдерживающие порыв революционного пролетариата, и из правительственного и капиталистического кокона наций, разорванного военным снарядом, забьет рабочий интернационал.

Какой капитализм возникнет, то есть какая удача для революции, если столкнутся и уничтожат друг друга Россия и Англия! Россия, метрополия абсолютизма, и Англия, метрополия капитализма! Обе оказывают давление на мировой пролетариат и отсрочивают революцию.

Россия представляет опасность для республиканских или конституционных свобод Запада не только своими казаками. Вынуждая Германию, свою западную соседку, держаться постоянно настороже, Россия в некотором смысле оправдывает немецкий военный империализм — сторожа германской независимости, а сам немецкий пролетариат колеблется дать бой империи, страшась, как бы в результате этого колоссального конфликта царизм случайно не низвел Германию до уровня Польши. Англия также оказывает давление на мировой пролетариат, поскольку, приобщив в некоторой мере свой пролетариат к выгодам, извлекаемым из экономического порабощения мира, она замораживает его в духе консерватизма или робкого реформаторства. Падение царизма освободило бы немецкую социалистическую демократию, падение английского капитализма ускорило бы продвижение английского пролетариата по пути революции. И потому Гед радостно приветствует конфликт, который с 1885 года разгорается между Россией и Англией по поводу Афганистана; он восславляет „плодотворную войну”.

Эта гигантская дуэль, далекая от того, чтобы поставить точку на небе революции, на которую не без ужаса взирает официальная Европа, — на руку западному социализму, кто бы в ней ни проиграл из двух „цивилизаторских” государств. Еще лучше, если бы оба были ранены насмерть.

Россия, раздавленная в Центральной Азии, — означает конец царизма, сумевшего выжить после того, как в куски разорвало царя; а вот падения военной мощи, на которую он опирается и с которой составляет единое целое, ему уже не пережить. Аристократы и буржуа, эти два класса, слишком трусливые, чтобы действовать самим, до сих пор лишь попустительствовали нигилистам с их бомбами, и вдруг оказываются во главе страны, у руля, устроенного на западный манер, со всем что полагается — конституцией, парламентом. И первое последствие, неизбежное последствие этой политической революции в Петербурге — освобождение рабочей Германии. Освободившись от московского кошмара, уверенная в том, что ей не будет противостоять армия Александра, идущая вслед за армией Вильгельма, немецкая социалистическая демократия откроет на руинах империи железа и крови революционный бал. Пока же, до поражения кого-либо из дуэлянтов — царские газеты вынуждены признать это, — русское банкротство потрясет старый мир.

Да здравствует война! Последние „опасения” мирного времени развеялись... Теперь исполнится предначертанное. Через несколько дней, никак не позже нескольких недель, московский милитаризм и английский коммерциализм сойдутся для дуэли. И пока, согласно выражению „Таймс”, капиталистическая Европа тревожно вглядывается, как растет призрак подобной войны, пока монархизм Солнца, оппортунизм Французской Республики и радикализм Справедливости, в очередной раз придя к соглашению, надсаживаются, крича о „бедствии”, мы будем хлопать в ладоши, приветствуя эту дуэль между двумя великими консервативными силами эпохи, и вместе с социалистами с той стороны Ла-Манша и печатным органом скажем: „нельзя ли, чтобы в конечном итоге не один из противников, а оба были окончательно уничтожены? ”» [278] Charles Rappoport. Jean Jaurès, deuxième edition, 1916, pp. 369371. Я позаимствовал из этой книги две цитаты.

Со всем уважением, с которым должно относиться к характеру и порядочности г-на Жюля Геда, все же нужно сказать, что он сыграл очень плохую шутку как с собой, так и с социализмом. Речь не только о том, что тридцатью годами позже г-н Гед стал министром (разумеется, не мне его в том упрекать) в кабинете священного союза национальной обороны, сформированного для военного времени, когда Франция бок о бок сражалась с «московским милитаризмом» и «английским коммерциализмом» против немецкого военного милитаризма, «стража германской независимости» (именно так назван манифест 93 немецких ученых и всей реакционной зарейнской прессы). Это скорее факт личного порядка. В приведенном мною выше пассаже одно стоит другого, начиная с точности предсказания («через несколько дней, никак не позже нескольких недель московский милитаризм и английский коммерциализм сойдутся для дуэли») и кончая нравственной позицией, которую социализм обретает в этом по отношению к «монархизму, оппортунизму и радикализму»: и все они перед страшным призраком «надсаживаются, крича о „бедствии”», а тот, в радостном ожидании «революционного бала», заявляет «да здравствует война!» и с удовлетворением констатирует, что «последние „опасения” мирного времени развеялись». Худший враг социализма не придумал бы ничего лучше. К счастью, в социалистической литературе подобные пассажи редки. Однако нужно признать, что в некоторых работах Маркса и Энгельса, особенно в их личной переписке, имеются отрывки, проникнутые тем же духом (г-н Жюль Гед, впрочем, один из самых чистых марксистов). Учителям и самим порой случалось желать какого-нибудь катаклизма: то в интересах национального порядка, то в интересах «революционного бала».