Детлеф Йена - Екатерина Павловна, великая княжна

Через четыре дня дворец в Твери, в котором Екатерина жила с Георгом, был подарен ей Александром. Вторую просьбу сестры император отклонил. Княгине не разрешалось ни сохранять тело принца во дворце, ни погребать его в собственной церкви, которую еще предстояло построить. Как член императорской семьи принц должен был быть похоронен в Санкт-Петербурге.

А через двенадцать дней после смерти Георга в Тверь было доставлено письмо от Алексея Ахлопкова, руководителя императорского департамента по церемониям. Письмо предназначалось гофшталмейстеру Екатерины, князю Ивану Алексеевичу Гагарину и содержало проект проведения траурной церемонии. Директива предписывала, что останки Георга траурным кортежем должны быть доставлены из Твери в лютеранскую церковь Св. Петра в Санкт-Петербурге. В церкви гроб с телом будет установлен для торжественного прощания перед алтарем с бессменной почетной вахтой из назначенных для этого высокопоставленных лиц. Церковь будет задрапирована в черный креп и украшена гербами принца и герцогства Гольштейн-Ольденбургского. Подиум с гробом должен быть задрапирован дорогим бархатом, золотой тесьмой, горностаевым мехом и украшен канделябрами с горящими свечами и подушечками с орденами принца. Внутри церкви и снаружи в почетном карауле должны будут стоять солдаты и унтер-офицеры. Все детали траурной церемонии, вплоть до опускания гроба в могилу и траурных повязок, которые должны быть надеты на рукава всех участвующих в церемонии, были тщательно продуманы. Между тем в Твери множество людей уже пришло попрощаться с принцем. Мимо гроба прошло около 15 000 человек.

Георг был членом императорской семьи и должен был быть погребен согласно своему высокому статусу. Так было предусмотрено порядками и ритуалом императорского дома Романовых. Насколько скромным и зависимым было действительное положение принца в Российской империи, видно из его завещания, которое он написал в марте 1812 г., еще не подозревая о столь близкой своей кончине: «Я назначаю супругу своей единственной наследницей. С момента моей смерти она вступит во владение всей моей собственностью, она может оставить себе имя, какое пожелает». Все, что приобрел принц, также переходило к Екатерине Павловне, а значит к императорской семье, в которую он вступил три года назад. Ольденбуржцам оставалось совсем немного: «Моим сыновьям я передаю в наследство мою шпагу и мое честное имя, так как ничего более передать не могу». Отец принца получал портрет Екатерины, его брат — часы (подарок Екатерины), близкие друзья Мальтцан и Крузе получали двух лошадей и сочинения Шиллера {102} 102 Koolman (Hg.), Das Haus Oldenburg in Rußland, s. 44. . Оставались еще мелкие вещицы как память о бедном идеалисте, который честно выполнял свой долг и всеми силами боролся с косностью и коррупцией провинциальной российской бюрократии. Напрасно. Его самоотверженный пример никого не вдохновил. В условиях войны очень важно было поддерживать в губернии строгий порядок, и смерть принца была совсем некстати.

После скоропостижной кончины мужа Екатерина Павловна серьезно заболела. Ее отправили в Санкт-Петербург к матери. Болезнь Екатерины в бюллетенях о состоянии здоровья характеризовалась термином «оцепенение». Почти ежедневно повторялись припадки, длившиеся от 20 до 50 минут, во время которых она теряла сознание, а ее тело становилось полностью неподвижным. Врачи в те годы называли эту болезнь «каталепсией», однако картина болезни позволяла сделать заключение о кататонии, так как при каталепсии больные принимают определенное положение тела и надолго в нем застывают, а у Екатерины Павловны наблюдались неуправляемые судороги и мышечные спазмы. Кататония рассматривалась в то время как одна из форм протекания шизофрении. Отец Екатерины считался многими современниками душевнобольным, во всяком случае, известно, что он страдал манией преследования (яркий тому пример — строительство Михайловского замка). До декабря 1812 г. о серьезных болезнях Екатерины ничего не было известно. Даже сильнейшее эмоциональное возбуждение при известии о сдаче Москвы Наполеону не вызвало у нее болезненных проявлений. Хотя, конечно, в предшествующие годы все современники отмечали сходство характеров Павла и Екатерины. В декабре 1812 г. никто еще не мог сказать, был ли шок, пережитый Екатериной из-за смерти мужа, проявлением глубоко скрытой психической болезни или же речь шла всего лишь о временном потрясении. Сама княгиня в траурные январские дни 1813 г. прилагала все усилия, чтобы, появляясь перед обществом, выглядеть здоровой.

Вместе с мужем Екатерине пришлось похоронить и свои политические амбиции. Даже тяготы все еще продолжающейся войны отошли для нее на второй план перед личной трагедией и физическими страданиями. Моральную поддержку княгиня искала в своей семье и у двух маленьких сыновей, еще не понимавших всего драматизма происходящего.

В январе 1813 г. гроб с телом Георга был доставлен в Тверь. Затем траурный кортеж должен был проследовать через Новгород в Санкт-Петербург. Екатерина Павловна приехала в Царское Село и оставалась там до погребения мужа, в то время как оба ее сына были отправлены в столицу, в Аничков дворец. Траурная церемония, разработанная кроме прочих и генералом Деволаном, предусматривала, что во всех местах, через которые двигался сопровождаемый генералами траурный кортеж, ему должны были отдавать честь все местные военные и гражданские высокопоставленные чины.

Еще до прибытия кортежа в столицу генерал-суперинтендант и вице-президент лютеранской консистории в Санкт-Петербурге Фридрих Рейнботт обратился с письмом к оберкамергеру А. Л. Нарышкину, который занимался организацией похорон. В соответствии с приказом министра народного просвещения и духовных дел Александра Николаевича Голицына [15] А. Н. Голицын стал министром народного просвещения и духовных дел позже, в 1817 г. Рейнботт предписал всем представителям лютеранского вероисповедания прибыть в церковь Св. Петра в ночь, когда будет доставлен гроб с телом покойного. Поскольку сам Рейнботт чувствовал себя плохо, своим заместителем он назначил пастора Лампе, проповедника церкви Св. Петра, который должен был прочесть полагающуюся в таких случаях траурную проповедь.

20 января 1813 г. Рейнботт в своем письме попросил Нарышкина уточнить место и время заупокойной службы. Он сообщил, что траурную речь во время погребения будет произносить пастор Фольборт. Сам он мог бы начать торжественную траурную церемонию и произнести речь перед алтарем, а кроме того, организовать общее песнопение. Письмо Рейнботта содержало важный подтекст: Мария Федоровна распорядилась, чтобы кортеж прибыл в столицу с 19 на 20 января, в 2 часа ночи, дабы не омрачать празднования дня рождения Анны Павловны. А если гроб прибудет раньше установленного срока, он должен быть доставлен в церковь без какой-либо церемонии. Таким образом, траур по принцу Ольденбургскому определялся рангом ниже торжеств в честь дня рождения великой княжны.