Константин Писаренко - Елизавета Петровна

Ни Елизавету Петровну, ни кого-то из ее придворных не засудили — они вели себя примерно. На Бирона не пала даже тень подозрения. Тем не менее «немецкая» партия как будто прозрела. Той же осенью на первый план выдвинулся Артемий Петрович Волынский, ставший кабинет-министром 3 апреля 1738 года по протекции Бирона. За полтора года галантный сановник сумел настолько понравиться Анне Иоанновне, что именно ему в октябре или ноябре 1739-го была доверена подготовка программы реформ, отвечавшей чаяниям российского дворянства. Артемий Петрович с энтузиазмом взялся за работу и… обрек себя на плаху. Новый выдвиженец государыни торопился с проектом, за пару месяцев привлек к консультациям десятки чиновников высокого ранга, от сенаторов до личного секретаря императрицы.

Между тем Бирон почувствовал в бывшем протеже конкурента. В конце февраля — первой декаде марта обер-камергер пожаловался Анне Иоанновне на дерзость ее нового любимца, припомнив и взбучку, устроенную тем поэту Тредиаковскому. Императрица при посредничестве Остермана постаралась развеять дурные мысли фаворита. Повторно Бирон атаковал в первые дни апреля, натравив на Волынского секретаря Военной коллегии Андрея Яковлева, который обвинил бывшего патрона в казнокрадстве.

Донос Яковлева впечатлил государыню. 4 апреля Артемий Петрович угодил в опалу, 13 апреля — под домашний арест. На основании показаний слуги Василия Кубанца, что его хозяин стремился стать «первым человеком в государстве», подобием императора, Волынского и его конфидентов осудили на смерть. Императрица помиловала четверых участников кружка. Самому Артемию Волынскому, архитектору Петру Еропкину и горному инженеру Андрею Хрущову 27 июня 1740 года отрубили головы {23} 23 Подробную реконструкцию дела Волынского и ссылки на источники см.: Писаренко К. А. Тайны дворцовых переворотов. С. 128–144. .

В общем, первая дуэль «русской» и «немецкой» партий не выявила победителя. Правительство Анны Иоанновны устояло, но лишилось реформатора, способного вернуть доверие русского дворянства к власти. Долгоруковы и Волынский пали жертвами этого поединка. Следующий начался, когда политическая конъюнктура в империи существенно изменилась в связи с рождением племянницей императрицы 12 августа 1740 года мальчика, названного при крещении Иваном.

Брак Анны Леопольдовны и принца Антона Ульриха Брауншвейг-Люнебургского, заключенный 3 июля 1739 года, являлся чисто политическим. Несмотря на шесть лет знакомства, племянница императрицы не питала к супругу сердечной склонности. Их свели вместе ради недопущения к престолу Елизаветы Петровны, в наивном уповании на то, что рождение мальчика снизит общественный кредит доверия цесаревне. Однако светлая голова дочери Петра и на сие отыскала противоядие: императору Иоанну, коли взойдет на трон в малолетстве, потребуется регент. Им станет Бирон, который немного погодя, ссылаясь на возраст царя, передаст бразды правления Елизавете.

Правда, у герцога этот план энтузиазма не вызвал — показался неисполнимым и крайне опасным лично для него. Тем не менее, поколебавшись, Бирон с ним согласился и, когда пробил час, не замедлил взяться за его реализацию, вдохновленный авторитетом тайной союзницы. Как они общались и почему мнительная Анна Иоанновна не разоблачила козни дуэта? Разумеется, контактировали заочно, при посредничестве придворного врача Иоганна Германа Лестока. Очевидно, Бирон убедил императрицу в наличии у него какой-то хронической болезни, в лечении которой лучше всех разбирался доктор цесаревны. Потому Анна и не обращала внимания на периодические консультации тет-а-тет своего возлюбленного с эскулапом. Возможно, и в августе, и в сентябре 1740 года ни герцог, ни Елизавета не воспринимали вариант с новорожденным младенцем как приоритетный, ведь на пути к трону стояла Анна Иоанновна. Над тем, каким образом добиться отречения двоюродной сестры от престола, цесаревна и размышляла в ту пору. Сколько бы продлился поиск решения, неизвестно, но внезапно нужда в нем отпала.

Пятого октября в обед припадок подагры уложил императрицу в постель. Ее самочувствие ухудшалось на глазах, и находившийся рядом Бирон осознал, что время для претворения в жизнь домашней заготовки цесаревны пришло. Напрасно историки уверяют, что герцога в регенты толкало властолюбие. Архивные дела зафиксировали поразительное признание обер-камергера, произнесенное в те дни: «…ежели оное регентство… примет, то здесь в ненависти будет». Если курляндец сознавал, что добром предприятие не кончится, то зачем так упорствовал, продирался напролом к цели? Не оттого ли, что имел за спиной напарницу, которой и предназначался главный приз — царская корона? Конечный выигрыш самого Бирона выглядел бы не столь впечатляюще: статус главы правительства…

События развивались стремительно. Около двух часов дня герцог позвал в предопочивальню Летнего дворца Б. К. Миниха, Р. Г. Левенвольде, кабинет-министров А. М. Черкасского и А. П. Бестужева-Рюмина, в августе занявшего место Волынского. Быстро обсудил с квартетом «опасные симптомы» болезни государыни и отсутствие «распоряжения о престолонаследии». Кто-то из сановников заикнулся о правах Анны Леопольдовны. Бирон в ответ сообщил о намерении монархини завещать скипетр маленькому внучатому племяннику, с чем никто не осмелился спорить. Далее возник вопрос о регентстве. Герцог предложил посоветоваться с Остерманом.

К вице-канцлеру на Береговую набережную поехали Миних, Черкасский и Бестужев. Андрей Иванович рекомендовал им хорошо всё обдумать. Нейтралитет «души Кабинета» побудил двух его коллег проявить активность. На обратной дороге Черкасский и Бестужев условились хлопотать за Бирона. Миних, сидевший в другой карете, узнал о том уже в Летнем дворце, как и обер-гофмаршал Левенвольде, дворца не покидавший. Возражений от них не последовало. Сообща они уговорили герцога. Затем поодиночке переманили в свой стан А. И. Ушакова, Н. Ю. Трубецкого, А. Б. Куракина, Н. Ф. Головина и многих других. Доводы были просты: кандидатура Анны Леопольдовны плоха из-за ее отца-тирана, который может примчаться в Россию и манипулировать дочерью; Антон Ульрих инфантилен, недалек и всецело зависим от «диспозиции венского двора». Ближе к ночи партия герцога Курляндского заметно расширилась. Манифест о провозглашении младенца наследником написал за ночь Остерман. Черкасский, Бестужев, Бреверн, Трубецкой и Яковлев уединились в кабинете, чтобы составить «определение» о регентстве.

Работа была завершена под утро. Сочинение вышло на редкость странным. Внешне оно мало отличалось от аналогичных уставов о прерогативах регента, но две статьи не вписывались в традиционный стандарт. Первая гласила: «…ежели… наследники, как великий князь Иоанн, так и братья ево, преставятся, не оставя после себя законнорожденных наследников, или предвидится иногда о ненадежном наследстве, тогда должен он, регент… по общему… согласию в российскую империю сукцессора изобрать и утвердить. И… имеет оный… сукцессор в такой силе быть, якобы по нашей самодержавной императорской власти от нас самих избран был…» Во второй говорилось: «…ежели б такия обстоятельства… случились, что он правление регентское необходимо снизложить пожелает, то мы на оное снизложение ему всемилостивейше соизволяем, и в таком случае ему, регенту, с общаго совету и согласия… учредить такое правление, которое б в пользу нашей империи… до вышеписанных наследника нашего уреченных лет продолжится могло».