Константин Писаренко - Елизавета Петровна

Миновало полгода. 27 января 1748-го, как и было обещано, по проекту Миллера академическая канцелярия образовала Исторический департамент из двух членов, ожидая от них максимально быстрого «сочинения сибирской истории», причем на началах коллегиальности — итоговые тексты визировались и Миллером, и Фишером. Это был хитрый ход. Ученые, занятые иными заботами, за полтора месяца не удосужились обсудить друг с другом план работы. И вот 24 марта под благовидным предлогом избежать торможения важного дела из-за «партикулярного несогласия» двух профессоров истории Шумахер инициировал создание экспертного совета, «Собрания исторического», уполномоченного изучать и утверждать любые подлежащие публикации труды из области «гуманиора» — поэтические, философские, исторические. В чем подвох? В том, что участвовать в еженедельных заседаниях предстояло и Ломоносову, к истории в принципе равнодушному.

В этом Шумахер легко убедился, велев профессору химии 16 января «освидетельствовать» перевод на русский язык двух книг — «Экспериментальной физики» Мартина Лешера и «Житие славных генералов» Корнелия Непота. Насколько с удовольствием Михаил Васильевич проштудировал первую, отыскав в ней немало погрешностей переводчика Василия Лебедева, настолько без всякого энтузиазма пролистал вторую, найдя ее «исправной и весьма достойной» для издания (а переводил тоже Лебедев). В общем, пришлось прививать Ломоносову любовь к истории в добровольно-принудительном порядке. Зачем?

Ведь ни для кого не являлось секретом, что по завершении «сибирской истории» Миллер возьмется за «всероссийскую» и во избежание скандала каждый том, прежде чем отсылать в типографию, придется давать на прочтение русским членам академии — всё тем же Тредиаковскому и Ломоносову. За голос Василия Кирилловича бороться было уже бессмысленно. А вот Михаила Васильевича привлечь в ряды патриотической партии шанс имелся, если разбудить в нем — химике, физике и стихотворце — еще и историка. Обсуждение второй части «Истории Сибири» открылось в академическом собрании 29 апреля 1748 года. В течение трех слушаний (25 и 27 мая и 1 июня) Ломоносов хранил молчание, в обмен доводами Миллера с Фишером не вмешивался и, скорее всего, не вмешался бы, не назови немец в повествовании легендарного Ермака, покорителя Сибири из простых казаков, разбойником. Ломоносова, не стеснявшегося своих мужицких корней, подобное сравнение зацепило. Вслед за Штелином и Штрубе де Пирмонтом он потребовал о Ермаке «писать осторожнее и… в рассуждении завоевания Сибири, разбойничества не приписывать». Миллер не перечил — наоборот, пообещал учесть замечание.

Однако… Герарда Фридриха Миллера историографы не напрасно считают честным историком. Профессор прекрасно понимал опасность ссоры с Ломоносовым, а потому, получив 3 июня возражение трех коллег, и взял трехдневный тайм-аут в надежде «умяхчить» формулировку не в ущерб истине, но, к сожалению, «умяхчить» не смог и после раздумий предложил во избежание скандала изъять из текста спорный пассаж, что все и одобрили.

Похоже, 6 июня 1748 года — переломная дата. Именно тогда, сломав упрямство немца-историографа, Ломоносов почувствовал, что должен взвалить на себя дополнительное бремя — защиту российской истории от вольных или невольных искажений ее чужеземцами. Отныне он уже не будет с неохотой брать на рецензирование переводы исторических книг и постепенно увлечется изучением не только языка, но и фактологии архивных первоисточников. И вот явное доказательство тому. 4 августа Шумахер распорядился отдать Ломоносову русский вариант первой главы «Истории Сибири» в новом переводе всё того же Василия Лебедева. Через неделю ученый отчитался: «Помянутая книга напечатания достойна. Малые погрешности, которые больше в чистоте штиля состоят, могут им самим (переводчиком. — К. П.) легко быть исправлены» {69} 69 См.: МИАН. Т. 9. СПб., 1897. С. 17, 125, 126; Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских (далее — ЧОИДР). СПб., 1866. Кн. 3. Отд. 5. С. 15–22; Библиографические записки. 1861. № 17. С. 515–518; Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. Т. 9. М.; Л., 1955. С. 619, 620, 936; Летопись жизни и творчества М. В. Ломоносова. С. 119–121. . Нетрудно заметить прогресс в сравнении с отзывом о книге Корнелия Непота. Раз в рапорте фигурируют «малые погрешности», то текст рецензент прочитал, несомненно, со всем вниманием.

Итак, патриотам посчастливилось завербовать в свои ряды ключевую фигуру. Как же императрица проглядела их усилия и допустила переход Ломоносова в татищевский лагерь? Потому и проглядела, что в то время корпус Репнина маршировал от Немана до Рейна и французы любыми путями пытались сорвать его соединение с англо-австрийскими войсками. Что волновало Елизавету Петровну 6 июня 1748 года? Как различить в толпе горожан и поселян шпионов и поджигателей? Что ж, Миллеру не повезло так же, как и Алексею Владыкину: в первой половине 1748 года государыню всецело занимали проблемы внешнеполитические, внутренние автоматически отошли на второй, а то и на третий план. И только осенью, по мере приближения подписания в Аахене всеобщего мира, царица вернулась к не до конца решенным вопросам, среди прочих и к историческому.

Она быстро сообразила, что сближение Ломоносова с друзьями Татищева необратимо и посему довести «Историю Российскую» Миллера до типографии обычным порядком не получится — Ломоносов, подняв шум, заблокирует процесс. Тем не менее средство нейтрализации оппозиции Елизавета Петровна придумала. Предполагалось, во-первых, усыпить ее бдительность, во-вторых, замаскировать главы истории под публичные лекции, приуроченные к праздничным торжествам. По оглашении всех глав перед многолюдными собраниями они отправились бы в печать уже под одной обложкой, и никакой Ломоносов этому не помешал бы, ведь их содержание удостоится апробации — общественной…

Ориентировочно в ноябре или декабре 1748 года императрица разморозила подготовку к изданию «Истории Российской» Татищева. Нашлись писцы и для Болдина, и для Академии наук. К марту 1749 года, судя по письму Василия Никитича Теплову от 16-го числа, внесение в первую часть (прежнее «предъизвесчение») изменений и добавлений, накопившихся за период простоя, заканчивалось. Шумахер активно содействовал историку в переводах из древних авторов — Геродота, Птолемея, Страбона и других, подключал профессорский состав к экспертизе присланных из Болдина черновиков.

А параллельно профессор Миллер в Санкт-Петербурге трудился над диссертацией с красноречивым названием «Происхождение народа и имени российского» (Origines Rossicae). По сути, он писал альтернативное «предъизвесчение», которое намечалось зачитать принародно 6 сентября 1749 года на ассамблее, посвященной тезоименитству императрицы. 3 августа оно появилось на свет на латинском языке, 14-го — на русском, 23-го успешно миновало сито Академического собрания. Затем статью размножили, сделав тысячу экземпляров — 500 по-русски и 500 на латыни. 2 сентября Академия наук оповестила о предстоящем мероприятии знатных гостей. Казалось, маневр удался. Однако поздним вечером 3 сентября в Северную столицу примчался из Первопрестольной гвардеец Патрикеев с повелением перенести ассамблею на 25 ноября — годовщину восшествия Елизаветы Петровны на престол. Два с половиной месяца отсрочки давались для тщательного просмотра диссертации Миллера на предмет того, «не сыщется ль в оной чего для России предосудительнаго». Ясно, что Патрикеев исполнял волю не Теплова или Разумовского, а государыни, которая, в свою очередь, уступила нажиму многочисленных сановных друзей Татищева.