Константин Писаренко - Елизавета Петровна

Февральскую книжку перетряхнули, как говорится, с ног до головы, но, видно, ничего по-настоящему крамольного не отыскали, раз придрались к совершенно невинному сонету гвардии сержанта А. А. Ржевского, воспевшего красоту итальянской придворной танцовщицы Либеры Сакко. Хорошо, что автор зарифмовал зависть «неких дам», чей «язык клевещет тя хулою». Чем не намек на императрицу? По крайней мере, историки литературы абсолютно уверены в том, что дочь Петра по доброй воле отважилась на публичное признание в «неких дамах» себя. А если бы не Ржевский, пролистали бы январский номер, декабрьский… Впрочем, чем свежее выпуск, тем более искренним выглядит августейшее негодование.

Стороны снова загнали друг друга в тупик: Ломоносов лишил Миллера свободы слова, императрица лишила Ломоносова свободы печати, все вместе лишили российский народ русской истории. Мало того, слух о междоусобице из-за нее проник за рубеж. Англичанин Джонас Ханвей, познакомившийся с Татищевым в Астрахани в 1743 году, в «Описании путешествия из Лондона по России и Персии» (1754) оповестил Европу об «утеснениях» «Истории Российской» на родине автора, о намерениях опального губернатора найти помощь за границей. Ситуация складывалась прескверная да к тому же патовая.

Здравый смысл буквально подталкивал обе фракции к прекращению изматывающей борьбы и к взаимным уступкам, чтобы и дальше не оставлять русское общество без серьезных научных работ по национальной истории. Весной 1760 года такой момент, наконец, настал, сразу же после того, как не увенчалась успехом последняя попытка Елизаветы Петровны переиграть патриотическую оппозицию. Императрица попробовала отколоть от нее тех, кто почитал достижения европейского Просвещения, а потому под Новый, 1757 год поручила франкофилу И. И. Шувалову пригласить в Санкт-Петербург мировую знаменитость — Вольтера — «писать гисторию Петра Великого». Просветитель, помимо философских пьес и повестей прославившийся историями о шведском короле Карле XII, о веке французского короля Людовика XIV, уже давно мечтал сочинить биографию первого российского императора, опираясь на российские источники. Трижды он обращался к Елизавете Петровне за позволением приехать в Россию покопаться в государственных архивах, но та не откликалась. Лишь весной 1746 года императрица отреагировала на хлопоты французского посланника д’Альона и профессора Делили, одобрив избрание философа почетным членом Санкт-Петербургской академии наук.

Понятно, почему Вольтера не звали на берега Невы. Только француза и не хватало патриотам в дополнение к немцу Миллеру! Характерно мнение А. П. Бестужева-Рюмина: «Сходнее… поручить сей труд здешней Академии наук». Однако Татищев и Ломоносов с головой погрузились в древнюю историю, а Крёкшина при дворе всерьез не воспринимали. Посему Петровская эпоха ожидала своего часа. Дождалась в конце 1756 года, после восстановления дипломатических отношений с версальским двором. Императрица правильно рассчитала, что образовавшаяся вокруг юного Шувалова группа, в основном из аристократической молодежи, воспитанной на идеях французских просветителей, поддержит приезд лидера философов в Россию с любой важной миссией, даже историографической. И если авторитетный гость сумеет сочинить объективную историю Петра, она автоматически превратится в объект всеобщего подражания, а главное, раскрепостит творческую деятельность Миллера, руководившего своим журналом с оглядкой на сановных недругов из-за боязни ненароком нарваться на новые неприятности.

Увы, задумка провалилась. В феврале 1757 года отставной церемониймейстер русского двора Федор Павлович Веселовский в Швейцарии договорился с Вольтером об условиях партнерства. Ссылаясь на возраст, писатель предпочел не покидать место жительства — замок в Ферне. Поэтому Россия обязалась снабдить его всеми необходимыми материалами. За подборку взялись члены Академии наук — Ломоносов, Миллер, Штеллин. Пока Вольтер создавал первый том истории (от детских лет до полтавской виктории), из России привезли две большие подборки документов. Осенью 1759 года том был готов и отпечатан, а к следующему маю с ним ознакомились в Санкт-Петербурге. Книга разочаровала императрицу, ибо не соответствовала идеалу. То, что автор ставил европейские свидетельства выше российских, не желал признавать ошибки, допущенные им в прежних публикациях, всё время путался в русских географических названиях, не так расстраивало, как главный изъян произведения — просветительский идеологический стержень. Вольтер изобразил Петра Великого античным героем, уничтожающим Россию варварскую и строящим цивилизованную. Впрочем, вышедшее из-под пера французского просветителя жизнеописание вполне годилось в качестве средства пропаганды, улучшающего имидж Российской империи в глазах европейцев, читавших о далекой стране чаще басни и памфлеты, чем правдивые истории. Потому и контракт с Вольтером не расторгли, а разрешили продать первый том и завершить работу над вторым — он вышел в свет в апреле 1763 года (на русском языке сочинение Вольтера было издано лишь в 1809-м).

И вновь совпадение! 2 июня 1760 года академическая канцелярия распорядилась отправить в типографию «Краткий российский летописец» Ломоносова. Тем же летом 1200 экземпляров лаконичного «перечня Российской истории» от Рюриковичей до Петра I поступили в продажу. Осенью в книжную лавку при Академии наук завезли вторую партию — 2400 штук, весной 1761 года — третью, такую же по размеру. Почему же Михаил Васильевич в 1759 году засел за «Летописец», а не доводил до кондиции примечания к «Древней Российской истории»? Не потому ли, что претензий к примечаниям ни у кого не имелось?

Шеститысячный тираж компенсировал автору фиаско с изданием полноценной истории. Но императрица раскошелилась не из милости. Жест доброй воли в адрес историка-патриота намекал его покровителям, что от них ждут того же. Большинство соратников государыни намек поняли и промолчали, когда Миллер рискнул разместить в «Ежемесячных сочинениях» «Опыт новейшия истории о России». Под внешне нейтральным названием скрывалась тема более взрывоопасная, чем истоки русской государственности: «времена Годунова и Разстригины». Январский, февральский и мартовский номера 1761 года дошли до читателя без каких-либо проблем. Апрельский, с описанием кончины царя Бориса, уже печатался. Ничто не предвещало скандала, разразившегося 19 апреля. Высочайшая конференция устами своего секретаря Д. В. Волкова вдруг отчитала Миллера за некие «непристойности» в истории о Смуте и запретила «впредь такия сумнения» публиковать.

Резолюция и перепугала, и обескуражила Миллера. Он попробовал выяснить у Волкова, что стряслось. Со дня распространения третьего номера миновал месяц, а четвертый номер типографию не покидал. Реприманд был явно незаслуженным. В чем же тогда причина? Вряд ли «жесткий выговор» стал результатом доноса Ломоносова. Скорее, историограф стал жертвой неблагоприятного стечения обстоятельств, связанных с неформальным лидером Конференции П. И. Шуваловым. 18 февраля 1761 года вельможа женился на юной княжне Анне Ивановне Одоевской. Разумеется, до и особенно после свадьбы граф помышлял не об истории. А когда в середине апреля новобрачному попался на глаза журнал, иные заботы помешали ему сообразить, что и «отвага» Миллера, и невозмутимость коллег по Сенату и Конференции не случайны. Патриот Шувалов поспешил пресечь дерзость ученого немца, «без пристрастия» рассуждавшего о заслугах и преступлениях Бориса Годунова. Вот неблагонадежная статья и исчезла из апрельской книжки и не появилась в других, к великому сожалению многих подписчиков «Ежемесячных сочинений», в частности помощника оренбургского губернатора П. И. Рычкова и сибирского губернатора Ф. И. Соймонова.