Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

— Не знаю. Сдаюсь.

— Дынин — это советская власть!

— Да ладно вам!

— А вот и не ладно! Вспомните, незабвенная советская власть занималась тем же самым: порядок, дисциплина, организованный досуг, рост благосостояния народа… Другими словами, прибавка в весе.

— А кто же в таком случае Иночкин?

— А Иночкин — это неблагодарная советская интеллигенция, которая всегда ненавидела государственный порядок, но жалованье хотела получать день в день. И какую отличную фамилию Элемка придумал для героя. Иночкин! Значит, инакомыслящий! Маленький, милый, но уже безжалостный разрушитель государственного порядка…

Если отвлечься от аллегорий, невозможно не согласиться с тем, что ничего предосудительного в желании взрослых навести порядок не было: опыт любого, даже самого лояльного к детям педагога показывает, что невозможно организовать их безопасный и качественный отдых без жесткой дисциплины.

Для Юры выезд в пионерский лагерь «Дружба» был долгожданным событием. Не он один был таким старожилом: там у него были товарищи и подруги, с которыми они вместе взрослели от лета к лету. Там они играли в «Зарницу», которую начали проводить по всей стране в 1967 году. В этой военно-спортивной игре принимали участие ученики 4-х—7-х классов. «Зарница» входила в план начальной военной подготовки в средних школах в связи с сокращением службы в Советской армии с трех до двух лет. В первое время она еще не стала мероприятием для галочки и очень воодушевляла и мальчишек, и девчонок. Они с удовольствием ездили на стрельбы, выслеживали в поле десант противника либо сами ходили в разведку, бегали, прыгали — получая зачеты и очки, по которым определялся победитель. Первый финал игры прошел в Севастополе, на знаменитой Сапун-горе, куда, конечно, ни Юрин отряд, ни другие отряды их пионерлагеря не попали, а позднее Юра уже выбыл из «зарницы некого» возраста.

Зато они ходили в походы с ночевкой к речке Рожайке, пели у костра песни и увозили домой пионерские галстуки, испещренные автографами новых и старых друзей. Как у большинства мальчишек, в лагере у Юры было прозвище, закрепившееся за ним с первой смены, — Шаляпин. Однажды в мальчишечьей палате вышел спор, кто лучше, Лемешев или Козловский. Даже в те годы среди взрослых, особенно мам, сохранялось много «козлисток» и «лемешисток» — фанаток обоих певцов. Спор получился жарким, и стороны обратились к рассудительному Юре. И восьмилетний «профессор», выслушав доводы антагонистов, неожиданно объявил, что лучше всех Шаляпин. И ведь спорить с этим трудно. В самом деле, мощный бас по сравнению с тенорами не может не казаться мальчишке лучше! Как это ни удивительно, Юру и его ровесников тогда по-настоящему волновали подобные высокие материи.

Когда кончалась первая смена, Юру ожидало совершенное счастье — Волга! Пока дед Георгий был еще жив и крепок, Юра уезжал с ним и бабушкой Маней на Волгу, в деревню Сел ищи, родные дедовы места. Очень скоро они стали родными и для Юры, и семь лет подряд он радостно готовился к предстоящему путешествию, на два летних месяца становясь деревенским жителем. Домой возвращался, поднабравшись местных словечек и невольно копируя деревенский выговор. Когда вместо «вон там» он говорил «эвона», взрослые невольно смеялись, а мама украдкой вздыхала. Разница между сельской родней и городской была тогда незначительной, вот только жили они очень по-разному: в деревенском сельпо зияли пустые полки, и денег там ни у кого не было, а комната на лето сдавалась за 50 копеек в день, что было для хозяев существенным заработком. Дети особенно остро чувствовали не только разницу в образе жизни, но и в манере речи, неосознанно подражая живому деревенскому языку. Правда, деревенские словечки пропадали из речи так же быстро, как смывался летний загар.

Дачи тогда у кого-то, конечно, были, но в Юриной школе редко можно было услышать фразу: «Мы едем на дачу». Девчонки и мальчишки либо по две-три смены проводили в пионерском лагере, либо, как и Юра, отправлялись на пару месяцев в деревню.

В Селищах земля была возделана, у каждого были огород и небольшой садик, тем не менее запасов из Москвы приходилось брать с собой немерено: крупы, макароны, чай, тушенку, «Завтрак туриста», желудевый кофе «Дружба»…

Из Химок до Кимр их вез теплоход, хотя по Волге еще ходили и колесные пароходы, похожие на знаменитую «Ласточку» из фильма «Жестокий романс». Выгрузившись на пристани со всеми своими чемоданами, узлами и авоськами, они пересаживались на катер, но прежде бабушка Марья Гурьевна пересчитывала вещи: все ли на месте. Внук жался поближе к взрослым: в городе было много цыган, а они, как стращали его взрослые, крали не только чемоданы, но и зазевавшихся детей.

«Когда из-за поворота реки открывался вид на Селищи, у меня невольно начинался внутренний монолог, в каком-то выспренно-торжественном стиле: «Здравствуйте, дорогие Селищи! Наконец-то я снова встречаюсь с вами!» — с грустной усмешкой вспоминает Поляков. — А ведь я был еще ребенком лет семи-восьми. Литература начинала пробиваться во мне откуда-то из непонятных глубин. Кто знает, может, мой далекий предок был племенным сказителем… Во всяком случае, истории я всегда рассказывал неплохо. Писателю лучше всего вырасти у моря или на большой реке. Река явно подпитывает человека какой-то особой энергией. То, что начальные годы своей жизни я провел именно здесь, на Волге, и именно летом, когда душа свободна… — думаю, сыграло определенную роль в моей творческой судьбе».

На катере путешественники плыли до Селищ примерно час, а там, пристав к понтону (в ту пору такие причалы были у каждой прибрежной деревеньки), выгружали скарб, дед шел к родственникам за лодкой, и оставшиеся полкилометра, почти до самого дома, шли на веслах, едва умещаясь в до краев заполненном пожитками суденышке.

Деревенская жизнь была богата не только событиями, но и какой-то внутренней тишиной. В городе он учился, и ему нужно было запоминать тьму всевозможных вещей — здесь мог просто сидеть на берегу и наблюдать, как набегают на берег волны от прошедшего мимо теплохода, как дважды в день причаливает к понтонной пристани катер с хлебом, как несут с него деревянные лотки в сельпо, мог жадно вдыхать плывущий по деревне запах свежего хлеба — и влажный запах Волги, которым невозможно надышаться. Тогда этот берег выглядел совсем иначе, чем теперь: песчаная часть была значительно шире, из песка торчали огромные мареновые валуны, оставленные отступавшим ледником. А вдоль берега мимо палисадов шла пыльная дорога, по которой ездили грузовики и подводы с зерном, молочными бидонами и сеном. Рано утром, чуть свет, дачников будили громкие автомобильные гудки — это бригадир вызывал на работу и увозил в поле хозяйку дома тетю Шуру Кащееву: зарабатывать трудодни. Советская колхозная деревня жила насыщенной трудовой жизнью. Особенно это было заметно, когда вечером через всю деревню пастухи гнали огромное стадо, и хозяйки разбирали своих буренок, а через полчаса из каждого хлева доносился невыразимый запах парного молока.