Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

Но в последнее время меня снова стали звать «профессором», так как я выменял за марки плоский китайский фонарик с цветными фильтрами и читал под одеялом Жюля Верна. Отец страшно злился, срывал с меня одеяло, отбирал фонарик.

— Спи!

— Не хочу!

— Тогда дай родителям выспаться…

— Я никому не мешаю…

— Мешаешь!

— Отдай ребенку фонарик. Пусть немного почитает…

— Нет, не пусть! Итак уже в очках! Ослепнет — ты его кормить будешь?

— Я не ослепну! — твердо обещаю я.

— Спать! Дай сюда книгу!

— Сам не читаешь — так сыну дай почитать!

— Я вам сейчас всем дам почитать! — сурово обещал отец и включал в сердцах транзистор.

— Значит, говоришь, завком подарил? — зевая, чтобы вопрос выглядел как можно равнодушнее, спрашивала мать. — Ну-ну… Читай, сынок! Лучше вслух.

Повзрослев, я сообразил, что мои чтения с фонариком под одеялом мешали личной жизни родителей. Возможно, по этой самой причине и появилась неведомая Тамара Викторовна с транзистором. С другой стороны, вот так — в общежитиях и коммуналках — в ту пору жила почти вся страна. И ничего: семьи не распадались, дети зачинались в изобилии и росли в коммунальных коридорах. Кстати, это воспринималось как норма, ведь старики еще помнили деревенскую жизнь, когда в избенке обитали сразу три поколения, а в холода еще забирали к себе из хлева скотину, чтобы не замерзла. Будильники, наверное, напоминали им деревенских петухов с их бодрым утренним кукареканьем…

Жили, конечно, тесно. Стол, за которым Юра готовил домашние задания, был отгорожен фанерной перегородкой от телевизора, чтобы экран не мешал мельканием картинок. Со звуком проблем не было: умелый отец пристроил наушник и слушал трансляцию матча, не мешая ребенку и лишь иногда срываясь на крик: «Ну, ей! Ну! Эх, косоногий!» Но и это обстоятельство шло Юре только на пользу: углубившись в работу либо чтение, он научился ничего вокруг не замечать. К тому же по телевизору временами показывали отличные фильмы про революцию, Гражданскую и Великую Отечественную войну, про трудовые подвиги и конфликты, даже про любовь. Ну а если крутили «Волгу-Волгу», «Карнавальную ночь», «Гусарскую балладу» или «Веселых ребят» — все были счастливы.

Фильмы про любовь мне не нравились. Когда на экране целовались, я отворачивался и просил: «Скажите, когда нацелуются!» Зато меня почему-то очень волновали идейные споры между героями, скажем, между горячим командиром и рассудительным комиссаром, большевиком и меньшевиком в пенсне, передовым бригадиром и чиновником… Слушая спор и еще не понимая смысл, я всегда спрашивал, чаще у отца:

— А кто прав?

— Он! — отвечали мне, для наглядности показывая пальцем.

— Я так и думал…

Как-то отец глянул на меня с недоверием. А во время другого фильма, где снова спорили, кажется, девушка, едущая по распределению в Сибирь, и юноша, решивший остаться в Москве, внезапно спросил меня:

— А теперь кто прав?

— Она.

— Гляди-ка, верно…

Сам не знаю почему, но по каким-то неуловимым приметам я с детства умел угадывать, на чьей стороне правота…

К самостоятельности не только в суждениях, но и в быту толкала сама жизнь. Родители весь день на заводе, бабушки тоже еще работают. Обедал Юра в заводской столовой, на оставленные мамой 40 копеек: полтарелки супчика, биточки с картофелем, хлеб, а на сдачу — бутылка лимонада. Эта картина и сейчас стоит у него перед глазами: вот, вернувшись из школы, он заходит в комнату, где посредине стоит круглый стол, накрытый сиреневой с желтыми кистями скатертью, а на столе, на блюдечке — две двадцатикопеечные монеты. Если монет не было, Юра заваривал себе суп из пакетика. Эти супы изготавливали поблизости, на заводе пищевых концентратов. Когда очередную партию термически обрабатывали, над районом стоял какой-то тошнотворный запах, который, правда, быстро улетучивался.

Но по воскресеньям семья была, конечно, вместе. Много лет спустя поэту Юрию Полякову попадется в руки фотография, запечатлевшая характерную для его семьи воскресную сценку:

В третьем классе их приняли в пионеры, и Юра вместе со всеми дал торжественное обещание, которое тогда печатали на обороте тетрадок в линеечку (на тетрадях в клеточку красовалась таблица умножения): «Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Советскую Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия». Готовясь к приему, надо было вызубрить и законы пионеров Советского Союза, которые, кстати, наизусть не спрашивали:

• Пионер предан Родине, партии, коммунизму.

• Пионер готовится стать комсомольцем.

• Пионер равняется на героев борьбы и труда.

• Пионер чтит память погибших борцов и готовится стать защитником Отечества.

• Пионер лучший в учебе, труде и спорте.

• Пионер — честный и верный товарищ, всегда смело стоящий за правду.

• Пионер — товарищ и вожатый октябрят.

• Пионер — друг пионерам и детям трудящихся всех стран.

Юра, как и подавляющее большинство сверстников, воспринял их как непреложные жизненные правила, которые, кстати, нисколько не противоречили его собственным представлениям о том, что хорошо и что плохо и как следует жить.

Принимали их торжественно, в Музее М. И. Калинина, который располагался напротив Дома Пашкова, — теперь в этом особнячке находится одно из подразделений государственного книгохранилища. Для юных пионеров провели небольшую экскурсию, и особое впечатление на мальчишек произвел лежавший в витрине личный браунинг «всесоюзного старосты».

Общительного и рассудительного Юру Полякова, который пользовался авторитетом в классе, сразу выбрали председателем совета отряда, носившего, между прочим, имя писателя Аркадия Гайдара. Конечно, выбрали не без подсказки учительницы Ольги Владимировны, но ведь ей-то и виднее. Со временем он стал председателем совета дружины школы имени летчика-героя Лукьянова, а когда вступил в комсомол — комсоргом класса, а позже — секретарем школьного комитета ВЛКСМ.