Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

Впрочем, развивая дух, он не забывал и о теле. Вместе с одноклассником Петей Кузнецовым, жившим поблизости, переменил несколько секций. В те годы по школам постоянно ходили тренеры, предлагали желающим попробовать себя в разных видах спорта — заботились о будущих рекордах. Ну как устоишь, если тренер, пришедший на урок, спрашивает: «Ребята, вы хотите быть мушкетерами?» Кто ж не хочет! Но, оказывается, прежде чем взять в руки рапиру, нужно долго учиться стоять в позиции, двигаться на полусогнутых ногах и делать выпады, рискуя вывихнуть бедро… Нет, это Юре никак не подходило!

Петя Кузнецов уговорил его пойти на легкую атлетику. Тренировались в Сокольниках, на стадионе им. Братьев Знаменских. Называлось это пятиборьем: бег с препятствиями, прыжки, метание копья, диска и толкание ядра, поначалу четырехкилограммового. В этой секции Юра немного задержался, но не из-за успехов, которых как раз не наблюдалось: копье летело вверх, а не вдаль, ядро толкалось в обратную сторону, барьеры во время бега падали, словно сбить их было главной задачей бегуна. А когда Юра чуть не угодил в голову диском тому же Пете Кузнецову, тренер Григорий Маркович Рудерман, племянник автора песни «Эх, тачанка-ростовчанка», сказал: «Хватит! Положение становится опасным!» Но отпускать парня ему не хотелось: во время долгих тренировок он любил с ним поговорить. Условились так: атлет-неудачник продолжает ходить на тренировки, вместе со всеми разминается, а потом садится на трибуне рядом с Григорием Марковичем, и они беседуют, наблюдая, как остальные наращивают спортивное мастерство. Чаще обсуждали прочитанное, в частности бабушкину Библию, которую Юра дал тренеру почитать. Большая редкость по тем временам: Священное Писание впервые издали при советской власти лишь в 1950-е, а потом снова был долгий перерыв — Хрущев обещал показать по телевизору последнего попа и, видимо, ради этого развернул беспрецедентную по своей бессмысленной жестокости борьбу с религией. Взрывали старинные храмы и монастыри; житья не давали священникам, буквально гнобили и без того немногочисленное сословие; присматривали за теми, кто ходит в храм. В начале 1960-х Юра вместе с другими мальчишками бегал смотреть, как взрывают остатки Зарядья с его изумительными церквями. От Овчинниковской набережной через Балчуг это совсем недалеко. А потом он ходил в новый кинотеатр «Зарядье» смотреть кино и даже, став поэтом, выступал в огромном зале этого киноконцертного комплекса на юбилейном вечере своего старшего друга Андрея Дементьева. Бывал он не раз и в гостинице «Россия», где по традиции останавливались делегаты важнейших форумов — комсомольских, партийных, писательских. Ныне принято сокрушаться о тех тоталитарных временах, когда по невежественной указке сверху, никого не спросив, сносили памятники культуры, в том числе Зарядье, с его монастырем, церквями, первой в столице синагогой… Но уцелевшие тогда памятники продолжают сносить и в наши дни, не обращая внимания на протесты защитников культурных ценностей.

Обсуждали они с Григорием Марковичем и книжные новинки, которыми тренер, сам из литературной семьи, живо интересовался. Юра делился своими удачами на рынке книжного дефицита. В семье Поляковых имелась поначалу всего одна книга, «О вкусной и здоровой пище»: сборник кулинарных рецептов и советов по приготовлению пищи, изданный под редакцией наркома пищевой промышленности А. И. Микояна. Этой книгой мама очень дорожила, хотя и редко в нее заглядывала — только по большим праздникам, в ожидании гостей. Потом появились несколько хороших изданий классики. Лидия Ильинична награждала ценными изданиями рационализаторов Маргаринового завода, ну и себя не обделяла. Кстати, отсутствие личных книг в советских домах совсем не означало, что люди не читают: многие предпочитали библиотеки. Но Юра мечтал о большем и с шестого-седьмого класса начал собирать семейную библиотеку. Родители купили по случаю книжный шкаф, о котором сын долго просил. По случаю потому, что книжный шкаф тоже был дефицитом. Надо было записываться в очередь или ждать, когда подвернется случай. И такой случай подвернулся: привередливая покупательница, заметив царапину на полировке, отказалась от замечательного румынского шкафа со специальными подставочками для книг, стоящих во втором, дальнем ряду.

Теперь шкаф нужно было заполнять, экономя на обедах и завтраках, аккумулируя любые попавшие в руки в качестве родственного дара или пожертвования денежные средства. Юра стал завсегдатаем букинистических магазинов, которых в те времена было не так уж много: на Разгуляе, в проезде Художественного театра, на улице Кирова, на Сретенке и, конечно, знаменитая «Книжная находка» возле памятника первопечатнику Ивану Федорову. Подержанные книги тогда, если это не был раритет, стоили совсем недорого. Одним из первых приобретений стал серенький трехтомник Куприна, выпущенный Худлитом в 1954 году — в год Юриного рождения. Это было самое полное советское издание писателя после его возвращения на родину. Оно и сейчас стоит у Поляковых дома, в Переделкине. На титуле — штамп букинистического магазина и поставленная товароведом новая цена: 2 рубля 25 копеек. Такая покупка была начинающему книголюбу по карману. А вот в другой раз ему не повезло. Однажды, зайдя в букинистический на Сретенке, он увидел невозможное чудо: на полке стоял белый, тоже худлитовский, шеститомник Бунина. Он стоил 5 рублей 40 копеек, а с собой у него было без малого 4 рубля. Решение созрело мгновенно: домчаться до Маросейки и занять недостающее у тети Вали в счет будущего дня рождения. Через полчаса, тяжело дыша, мальчик влетел в магазин и чуть не заплакал: шеститомник как раз заворачивали очкастому гражданину, сокрушавшемуся, что у одной из книг помят корешок. Это огорчение будущий лауреат Большой золотой медали Ивана Бунина помнил долго. Возможно, поэтому в поляковской библиотеке имеются целых четыре собрания сочинений Бунина, включая самое последнее, полное. Впрочем, это похоже на правило: книги авторов, оказавших явное влияние на формирование его стиля, в библиотеке Полякова встречаются в разных, дублирующих друг друга изданиях. Бунин, Булгаков, Ильф и Петров, Гашек, Салтыков-Щедрин, Гоголь…

В том упущенном бунинском собрании сочинений не было и не могло быть, конечно, «Окаянных дней». Исполненная гнева и ненависти к большевикам книга навсегда лишившегося родины Бунина была в СССР запрещена, даже в спецхране Ленинки ее получить было непросто. В посевовском издании она появилась в библиотеке Полякова в эпоху перестройки, после поездки в США в составе большой делегации советской молодежи.

«Нам строго-настрого запретили брать там какие-либо книги, но у меня дрогнуло сердце, я не мог отказаться от «Окаянных дней» Бунина, о которых много слышал, но, естественно, не читал. Шел 1987 год, Советская власть была уже как бы на излете, но при желании еще могла и прибить. Собирая чемодан, я замотал книгу в какие-то покупки, но когда прилетел в Москву, сердце у меня, как говорится, билось о партбилет. Делегации тогда ходили через специальный проход, но красного и зеленого коридоров тогда не было и в помине: на выходе стояли жесткие, как ротвейлеры, советские таможенники. Я постарался сделать максимально беззаботное, каникулярное выражение лица, но когда подошел, таможенник, практически не глядя в мою сторону, внезапно сказал: «Откройте!» — указав на мой чемодан. Не понимаю, как это получилось, но мгновенно я стал мокрым насквозь — и почувствовал, как пот стекает по ногам в ботинки. Не было смысла пререкаться: если подчинюсь, могу отделаться партийным выговором, а начну скандалить — вообще из партии выгонят. Я обреченно открываю чемодан, а таможенник, все так же на меня не глядя, говорит: «Это я не вам! Вот вы, следующий, откройте! А вы идите!» И я пошел, хлюпая мокрыми ботинками.