Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

В подготовке Юры к поступлению принимал участие, без преувеличения, весь педагогический коллектив. Ирина Анатольевна старалась довести написание сочинения и разбор сложного предложения до автоматизма, гоняла своего любимчика по экзаменационным билетам прошлых лет, которые добыла для нее знакомая преподавательница высшей школы. Иностранным языком с Юрой занимались обе школьные «немки» — Нонна Вильгельмовна Федорова и Людмила Борисовна Лохтюкова. Квартира была обвешана листками с немецкими временами, склонениями, исключениями, и младший брат ныл, мол, некуда налепить график чемпионата по футболу.

Учителя помогали Юре бескорыстно. Преподавателя по истории (тогда хорошего историка в коллективе не было) нашла директор школы Анна Марковна Ноткина. Это был профессиональный и очень дорогой репетитор, готовивший для поступления на истфак МГУ. Но и он занимался с Юрой безвозмездно, включив его в группу, куда еще входили сестры-близняшки из состоятельной семьи. Преподаватель объяснил родителям, что это очень действенный педагогический прием: «Ваши девочки будут тянуться за продвинутым мальчиком и добьются гораздо больших успехов».

Пол года Юра ездил на занятия в просторную квартиру в сталинском доме, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы при поступлении получить по истории «отлично». Вопрос попался об Октябрьской революции, и он принялся рассказывать про переворот буквально по минутам, горячась, словно сам и свергал Временное правительство.

— Такое впечатление, что вы там были! — улыбнулся преподаватель, ставя пятерку.

Но сначала был последний звонок. Юра заранее купил хорошую мягкую игрушку. По традиции первоклашки вручали десятиклассникам букетики, а старшие дарили первоклашкам что-нибудь на память. Девять лет назад, вручив букетик, взамен Юра не получил ничего: выпускник просто улыбнулся и сфотографировал малыша. Петьке Коровяковскому достался тогда надувной мяч, а Мишке Петракову — большой пластмассовый Буратино. Обидно было до слез, и Юра плакал в углу, пока внимательная старшеклассница, узнав про беду, не подарила ему смешного бегемотика.

Потом были выпускные экзамены — генеральная репетиция вступительных. И наконец выпускной вечер. К нему готовились серьезно. Юрий Михайлович Батурин, знавший толк в мужской одежде, сам экипировал племянника. Был куплен отличный польский серый костюм с двумя разрезами, как у Андрея Миронова в «Бриллиантовой руке», прекрасные импортные ботинки вишневого цвета — отложил знакомый продавец в обувном магазине на Покровке. В довершение всего дядя подарил моднючий шелковый галстук с абстрактным узором в стиле Хуана Миро, как определил племянник.

На выпускном вечере, в переполненном актовом зале, Юра прочел свои немного неуклюжие, но очень искренние стихи:

Через 40 лет драматург Юрий Поляков — сатирик и иронист — вложит эти строчки в уста все того же поэта-бомжа Феди Строчкова из пьесы «Одноклассница».

В тот год к полученным вступительным баллам стал приплюсовываться средний балл из аттестата. Многие десятиклассники, спохватившись, стали договариваться в школе о пересдаче непрофильных для них предметов, чтобы повысить средний балл, а значит, и шансы поступить. В начале 1970-х уже мало кто планировал пойти после школы на завод или в армию — все устремились к бесплатному высшему образованию, и конкурс в вузы был огромный. В педагогическом имени Крупской абитуриентов было, кажется, 20 человек на место — чуть ли не больше, чем в МГУ. И при поступлении Юрин средний балл за аттестат — 4,7— стал очень весомым, хотя и не решающим фактором.

Лето было в самом разгаре, у школьных учителей наступило время отдыха, но классная руководительница и директор школы не собирались пускать Юрину судьбу на самотек. Ирина Анатольевна как могла поддерживала советами, Анна Марковна ходила с Юрой на вступительные экзамены, чтобы, не дай бог, кто-нибудь его не обидел. Все-таки «гордость школы»! Вопреки сомнениям Ирины Анатольевны, Юра сдал все экзамены на пятерки и, набрав 24,7 балла из 25 возможных, был зачислен на факультет русского языка и литературы.

1 сентября взволнованный Юра уже студентом вошел в тесный старинный флигель, где располагался факультет русского языка и литературы. Первую лекцию прочла им профессор Анна Александровна Журавлева, специалист по советской литературе. Едва она заговорила о величии Шолохова, сидевшие рядом две модные студентки странно переглянулись: как раз начиналась подхваченная радиоголосами антишолоховская кампания — скандал вокруг авторства «Тихого Дона». Ребят на курсе было совсем немного, и они держались друг от друга поначалу особняком: Тимур Запоев, Саша Трапезников, Женя Бутенин, Витя Фертман… Девушки, смеясь, с интересом разглядывали однокурсников. Впрочем, так было только до «картошки», на которую отправились в конце сентября, прослушав пропедевтический курс. Трудились на колхозных полях, начинавшихся прямо за старинным городком Бронницы, что в низовьях Москвы-реки. Там быстро перезнакомились и передружились. Оказалось, Трапезников и Запоев тоже пишут стихи, а Бутенин глубоко интересуется античной историей. Там же, в Бронницах, сложились компании, сохранившиеся потом на все время учения. Картошку и капусту в пойме реки собирали с энтузиазмом, вечером пели под гитару у костра:

Несмотря на «сухой закон», жили весело: в сельпо продавалось «плодово-выгодное» вино в трехлитровых банках. Умудрились спалить дотла «бунгало», выделенное студентам для проживания, так что все заработанные в полях деньги ушли на возмещение колхозных убытков. В аудиторию вчерашние незнакомцы вернулись почти друзьями, начались пирушки в общежитии, располагавшемся, между прочим, в Бабушкине, через дорогу от Юриного дома. Закрутились первые курсовые романы. Тон веселой жизни задавали москвичи, пришедшие в пединститут в основном за филологическими дипломами и учительствовать впоследствии не собиравшиеся. От них резко отличались серьезные девушки из деревень и малых городов Подмосковья, они-то как раз готовили себя к преподавательской работе и потом, как показала жизнь, посвятили себя школе, вынеся на плечах тяжкие 1990-е, когда «реформаторы», вроде замминистра Асмолова, откровенно разваливали систему образования. Будучи москвичом, Поляков своим поведением и отношением к учению скорее напоминал усердных областников. Атмосфера легкой расслабленности, которая воцарилась на курсе (до окончания далеко — можно пока вовсю радоваться жизни), Юру почти не коснулась. Профессор Лев Феодосьевич Колосов, читавший введение в языкознание, вспоминал потом, что с первого семестра Юра выделялся серьезным отношением к учебе, а труднейший фонетический диктант написал лучше всех. Неудивительно, что на первом же комсомольском собрании его ввели в бюро ВЛКСМ курса.