Джин Симмонс - Kiss. Демон снимает маску

В тот же период мы с Полом осознали, что если мы хотим изменить группу — нанять новых участников, писать новую музыку, — то первым делом надо придумать новое имя. Однажды мы с Полом и Питером ездили по округе, размышляя о названии группы. У меня было несколько идей, например «Albatross», но они мне не нравились. В какой‑то момент — мы остановились на красный свет — Пол предложил: «А может, KISS?» Мы с Питером кивнули, и все было решено. В этом названии оказался заложен глубокий смысл. Конечно, легко говорить задним числом, и многие с тех пор отмечали преимущества этого названия: как оно охватило суть тогдашнего глэм-рока, как оно идеально подходит для международного маркетинга, будучи простым словом, которое понятно по всему миру. Но нам название просто понравилось, вот и все.

Так же решительно я был настроен и в отношении изменения собственного имени. В те дни, когда я репетировал, работал и мотался туда-сюда между Куинсом и Манхэттеном, у меня была куча времени, чтобы поразмышлять над подобными вещами: как нужно назвать группу, как мы должны выглядеть и как, черт побери, провернуть такой трюк, чтобы стать величайшей группой в мире. И самое главное: подходит ли для этого имя «Джин Кляйн»?

Я решил, что не подходит. Во время очередной долгой поездки на метро я отказался от названия Sidcup Ken для группы и выбрал для себя имя Джин Симмонс. Вот так все просто. Полное самоотречение. Сегодня я Джин Кляйн. А завтра Джин Симмонс. И Джином Кляйном я уже никогда не буду.

Однако мы еще не закончили формировать группу. Нам по-прежнему требовался соло-гитарист, и мы разместили объявление в «The Village Voice». Если Питер сразу же вписался на место барабанщика, поиск гитариста оказался гораздо проблематичней. Мы проводили прослушивание за прослушиванием. Однажды к нам заявился парень в испанском одеянии в стиле фильма «Хороший, плохой, злой». С ним была жена, и, еще пока мы не начали играть, она рассказала, что ее муж — высокопрофессиональный музыкант, работавший с мастерами. Когда парень заиграл, мы услышали фламенко. Мы не могли поверить своим ушам и велели ему прекратить. «Вот как! — Он явно обиделся. — Но это же великие традиции мастеров». «По великой традиции, — ответил я, — мы с тобой прощаемся».

Так все было. Один за другим, неудачник за неудачником. Даже победители были неудачниками. Один парень, гитарист из другой группы, реально впечатлил нас. Он был фантастическим музыкантом и отличным парнем. Но при этом чернокожим. Лично нас это не смущало, но для группы представляло большую проблему. Закончив прослушивание, которое прошло просто феноменально, мы спустились вниз, где провели спонтанное собрание группы и решили, что, как бы хорош он ни был, для нашего образа все‑таки не подходит. Он черный, остальные белые, а вместе мы хотели выглядеть, как битлы на стероидах.

Я вызвался сообщить парню эту новость и не стал ходить вокруг да около. Я сказал, что он мне понравился, что было бы здорово познакомиться поближе. А потом объяснил ему, что мы не можем взять его в группу, потому что он чернокожий. Мне самому не верилось, что такие слова выходят из моих уст. Надо отдать ему должное, он все понял. Более того, он сразу поддержал мою мысль и сказал, что если бы emptations нашли великого белого певца, они никогда не взяли бы его в группу, будь он хоть настоящим гением.

Гитариста, между тем, у нас так и не было. В городе играл один парень, Боб Кулик, и он нам очень нравился. Мы практически его уже взяли и стали оглашать ему золотые правила. Первое: постоянно репетировать. Второе: никаких телефонных звонков. Пока мы говорили с Бобом, вошел парень странного вида в ботинках разного цвета: один был оранжевый, второй — красный. У нас стояли стулья, так что можно было зайти и подождать своей очереди. Не обращая никакого внимания на то, что мы все еще разговариваем с Бобом, новичок включил усилитель «Marshall» и начал играть. «Эй, — возмутился я, — ты спятил? Присядь и подожди минутку, ладно?» Но он меня будто не слышал и продолжал играть. Мы извинились перед Бобом Куликом — сказали, что перезвоним ему позже, — и подозвали нового парня. «Надеюсь, ты хоть чего‑то стоишь, — сказал я, — потому что если ты отстойно играешь, то вылетишь отсюда после первых же двух нот». Парень просто уставился на меня, безо всякого вызова или сожаления. Мы дважды сыграли ему «Deuce», и на третий раз он был готов выдать соло. И все сошлось. Этот дебошир, который даже ботинки не мог найти одинаковые и которому не хватило воспитанности, чтобы дождаться очереди, — именно он нам и подошел.

● Как тебя зовут? — спросил я.

Он ответил, что его имя Пол Фрэйли.

● Что ж, — решил я, — двух Полов в группе быть не может. Тогда он повернулся и сказал:

● Называйте меня Эйсом*. И я ответил:

● А меня называйте Королем. Я не шутил. Он тоже.

* То есть тузом, лучшим.

Итак, мы превратились в четверку. И выглядели битлами на стероидах, как и мечтали мы с Полом. С самого начала это была взрывоопасная смесь. Говорят, что некоторые люди как вода и масло — так вот, мы четверо были как масло с маслом и вода с водой. Отношения между Эйсом и Питером, уязвимыми в самых разных отношениях, превратились в кошмар с самого первого дня существования группы. Мы просто хотели делать свое дело. Дружить и проводить вместе свободное время мы были не обязаны. Так было всегда и продолжается до сих пор.

Сразу стало ясно, что Эйс присоединится к группе вместе со всеми своими неприятностями: у него была очень низкая самооценка и проблемы с алкоголем. Но в действительности на заре группы сложнее всего оказалось с Питером. Главным образом нас разделял культурный барьер, и как его преодолеть, я себе не представлял. Едва познакомившись с Питером, мы сразу поняли, что с ним будет непросто. Первое, что он нам сказал, было: «Привет, я Питер Крискуола, и у меня двадцатисантиметровый член». Мы с Полом недоуменно переглянулись. Нас его заявление развеселило, но мы не знали, как к нему относиться. Понятно, что парни постоянно бравируют в мужской компании, но в половине случаев это делается с целью кого‑то разозлить или рассмешить. Однако то, как произнес эту реплику Питер — его тон, его отношение, — было очень странным. То же самое произошло с Эйсом. Намечался один из наших первых концертов, фургон был загружен, и мы собирались уезжать. Но Эйс никак нам не помогал. За него все делали другие. А он в это время мочился. И вот мы ждем Эйса, грузовик светит фарами в его сторону. И тут он подходит и говорит: «Зацените, как выглядит мой член, когда он не возбужден». Он хотел продемонстрировать нам свою длину.

Мы с Полом довольно быстро осознали, что столкнулись с двумя типами людей, опыта общения с которыми у нас нет. Они пили и любили жестокость. Есть такой романтический персонаж в итальянских кварталах — парень вне закона: либо местный разбойник, либо мафиози. Именно он считается героем, иконой икон, а вовсе не Микеланджело и не да Винчи. Питер вышел именно из такой среды. Мы оба провели какую‑то часть жизни в Уильямсбурге. Я был защищен от округи иешивой, а Питер шлялся по улицам и отбирал у детей мелочь. И он это обожал, потому что считал частью своего итальянского имиджа. Сама мысль о том, чтобы еврейский ребенок подбежал к ребенку и потребовал денег, абсурдна. Нас не этому учат. Я помню, что в возрасте лет десяти мне иногда приходилось убегать от уличных мальчишек под прикрытие безопасной иешивы. Питер любил шутить, что он вполне мог бы оказаться одним из тех мальчишек, что гонялись за евреями. А вот еще одна иллюстрация различий между двумя культурами — одна старая шутка. В чем разница между еврейской матерью и итальянской? Итальянская мать говорит своим детям: «Если вы не сделаете то, что я вам говорю, я вас убью». А еврейская говорит так: «Если вы не сделаете то, что я вам говорю, я убью себя».