Георгий Данелия - Безбилетный пассажир [litres]

– А сюртук для Закариадзе мы заказали?

Мимино ударил себя по лбу:

– Забыл!

А художник Мамочка сказал:

– Мамочка, ты не переживай (Мамочкой его прозвали, потому что он сам всех называл мамочками). – Это не страшно. Я в оперном театре такую визитку подберу, Серго и не заметит, что это не из Риги!

Я позвонил Закариадзе:

– Сергей Александрович, приходите сюртук примеривать! Тризну снимаем.

– Как? – закричал Закариадзе. – У меня же записано – тризна в сентябре!

– Почему в сентябре? – удивился я. – По плану в августе. Вы, наверное, неправильно записали.

Закариадзе приехал мрачный. Костюмер подал ему сюртук, который достал Мамочка.

– Из оперного театра взяли? – сразу спросил Закариадзе.

– Извините, Сергей Александрович, так получилось. Но это хороший.

– Какой хороший! – И он специально надел сюртук так, чтобы один рукав был короче другого. – Это хороший??!

Костюмер быстро подал ему другой сюртук, который самолетом доставили с «Мосфильма». Тот Закариадзе даже примерять не стал, отвернулся и стоит. Шея побагровела. Я подошел к нему:

– Сергей Александрович, извините, мы с сюртуком что-нибудь придумаем…

Закариадзе повернулся – в глазах слезы:

– Ты к этому своему Бенжамену все время подходишь, каждый волосок на его голове поправляешь, а ко мне ни разу не подошел!

– Но я стесняюсь.

– Ничего ты не стесняешься! Просто тебе на меня и на моего героя наплевать! Все, кончено! Я у вас больше не снимаюсь!

Развернулся и ушел.

И что делать? Картину теперь закрывать?

– Я знаю, что делать, – сказал Мимино. – Давайте все съедим, пока не испортилось.

Для съемок тризны он купил на базаре двух жареных поросят, сыры, помидоры, горячий хлеб, словом, все, что положено.

И все, кто был в павильоне – и актеры, и осветители, и механики, и дежурные – сели за стол. Кто-то сбегал за вином и уже через час грузины пели. А я не пил – соблюдал диету. И не пел. Я занудно ругал Мимино: обещал же сюртук, говорил «будет сделано».

– Будет костюм, – успокаивал меня Мимино. – Я в Тбилиси закажу такой, что и в Риге не сошьют. А Закариадзе никуда не денется.

Мы стали снимать другие сцены и периодически звонить Закариадзе в театр и домой. Закариадзе к телефону не подходит.

– Не волнуйся, – успокаивал Мимино. – Через две недели сам позвонит.

И действительно, Закариадзе позвонил сам. И приехал. Бледный, худой. Когда стали мерить на него визитку, сшитую на заказ у лучшего тбилисского портного, оказалось, что сюртук болтается на нем, как на вешалке…

Не в сюртуке было дело.

Леван в сцене тризны болен, жить ему осталось всего несколько дней, и он при жизни устраивает себе поминки, зовет друзей… И Закариадзе сначала не был готов сниматься в этой сцене. Потом мне его жена рассказала, что все эти две недели он ничего не ел, хотя продолжал играть на сцене, заниматься театром, летал по делам в Москву… Наш фильм для него не был самым главным, но он – актер. И к съемкам похудел на 17 килограммов.

Сыграл Закариадзе гениально. Об этой сцене много писали, особенно запомнился крупный план Закариадзе у окна, когда он трясущейся рукой стряхивает слезу, и его уход в черную дверь.

Между прочим. Когда это снимали и я увидел, как белеют в черном проеме воротничок Левана и седые волосы, я сказал Вадиму:

– Чересчур красиво. Пусть он просто закрывает за собой дверь .

Кадр смотрелся как явная режиссерская находка, а я режиссерских находок не люблю: зритель должен сопереживать героям и не замечать, каким способом режиссер добивается этого сопереживания.

Вадим вздохнул и сказал:

– Пусть закрывает.

Мы сняли второй дубль, как я предложил.

И сначала я поставил в фильм этот второй дубль. Но когда записали и подложили песню, я понял, что был неправ и вернул черный проем. Это была никакая не режиссерская находка, это был просто уход Туда.

Роль Софико, сестры Бенжамена, написана для Софико Чиаурели и с Софико Чиаурели. То есть сестре Бенжамена я дал характер своей сестрицы. Она и сыграла так, как я себе это представлял, по-моему, за всю картину я не сделал ей ни одного замечания или предложения. Единственное, что я запомнил: Софико привозила на съемки семечки и мало того, что сама их грызла, еще и угощала всех. А грызть семечки на съемочной площадке у киношников считается плохой приметой. Я и уговаривал ее по-хорошему, и ругал, и грозил – ничего не получалось. Софико всегда приезжала с семечками. Говорила:

– Я без них не могу.

И даже если съемка начиналась в пять утра, Софико все равно умудрялась приобрести семечки – она знала адрес продавщицы и ночью заезжала к ней домой.

Я понял, что бороться с ней бесполезно и плюнул. А к концу съемок заразился и сам стал грызть эти чертовы семечки.

Роль русского Солдата была написана на Леонова, но я забыл его об этом предупредить. И оказалось, что Леонов, как и Петров, работать со мной не сможет: он снимался у Таланкина в фильме «Чайковский». Тогда на роль Солдата я пригласил Сергея Бондарчука. Я знал, что Бондарчук может быть и смешным и трогательным. Бондарчук согласился, ему было интересно – он никогда не снимался в эпизодической роли. И он предложил:

– Только давай работать по-западному. Заранее заключаем контракт, оговариваем сроки. И предусматриваем санкции в случае нарушения договора каждой из сторон.

(К тому времени Бондарчук уже снялся в Италии у Росселини.)

Я согласился, и мы подписали контракт. А когда начали снимать в Тбилиси – от Бондарчука вдруг приходит телеграмма (опять телеграмма): «Гия, эта роль не для меня. Я испорчу тебе весь фильм». (Потом он мне объяснил, что подумал и испугался: роль Солдата не укладывалась в его амплуа.)

И я позвонил Леонову.

– Женя, спасай!

– Не могу. Съемки.

– Скажи, что заболел! Пропадаю, спаси, будь другом!

И Женя прилетел. Вырвался всего на три дня – на дольше не смог: группа «Чайковского» улетала во Францию. Чтобы уложиться в этот срок, пришлось работать круглосуточно и значительно сократить роль Солдата. Вычеркнули его из сцены «Леван с больными мчится спасать Бенжамена». И из «Тризны». Тогда я очень переживал, что Солдата в этих сценах нет. А сейчас привык.

Когда съемки фильма кончились, я пошел к Бондарчуку и положил перед ним договор:

– Вот здесь написано про штрафные санкции. Что будем делать?

Бондарчук достал две трубки:

– Одну из них мне подарил Лоуренс Оливье. Она очень дорогая.

– А которую он подарил?

– А это ты сам решай.

Я долго думал, выбирал то одну трубку, то другую… В тот день так и не выбрал. На следующий день Бондарчук опять положил передо мной две трубки: