Георгий Герасимов - Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

– Папа, к тебе! – и довольно радушно проводила меня взглядом, когда двинулся я к распахнувшейся двери одной из комнат.

– Заходите. Даша, поставь нам чайку. Черт знает что... В домашней куртке, расположенный, вежливый.

– Вот, вы просили... – залез рукой за спину, под китель, вытащил пистолет. Протянул. Полковник взял его, взвесил на ладони, усмехнулся.

– Гляди-ка! Сам делал?

– Сам.

– Мастер. Ну садись, – опять перешел на «ты». – Хорошо сработано. – Открыл ящик стола, сунул туда. – Тебе больше не потребуется. Конфискую. С таким можно на улицах грабить... Не пробовал? – пошутил он. И перешел к делу. – Значит, так. Сейчас у тебя начнутся экзамены. В июне кончишь? – Я кивнул. – Адрес твой у нас есть. Когда потребуешься, дадим знать. А телефона нет?

Очень не хотелось мне рассказывать, где именно я живу. Но в общем коридоре висел телефон. Уж лучше, чтобы звонили. Позовут. Записал мой номер.

– Как у тебя с языками?

– По-немецки в детстве болтал, в немецкой группе до школы был.

– Добро. Чайку выпьем? Пошли.

Я было стал отказываться. Очень неловко себя чувствовал. Но согласился. Пошли в уютную кухоньку. Кипящий чайник, на столике вазочка с печеньем, конфеты.

– Может, есть хочешь? Даша!..

– Да нет, что вы! Я сыт...

Появившаяся в кухне дочь разлила чай, присела сама у стола. Слово за слово, выяснилось, что она тоже театралка. Хочет поступать или в Камерный, или в Вахтанговский. Разговорились... Короче говоря, просидел я в этой кухоньке добрый час. Отец ушел, а мы продолжали непринужденно болтать. «А этот спектакль видели? А какой Берсеньев – Сирано!..» Даже не хотелось уходить. Но распрощался. «Может, встретимся. В Вахтанговском уже документы принимают...»

Ушел я из этого дома успокоенный, даже гордый тем, как приняли меня, как говорили. И Даша – ничего себе. Не выставляется. Может, действительно, побоку актерство? Тут серьезное дело предлагают. Разведка – раз про языки спрашивал. И что зять у меня герой, знает... И про отца...

Не уверен, так ли потекла бы моя дальнейшая жизнь, не будь эта встреча с Семеном Александровичем последней. Больше я его никогда не видел, а по известному телефону звонить не решился. Не было повода. В толпе абитуриентов, возле подъезда театрального училища пытался высмотреть Дашу, но ее нигде не было. Так все и закончилось – пшиком. Да и обстоятельства моей жизни круто изменились. Отпраздновали мы Победу, сдал я документы в Вахтанговское и в числе немногих – двадцать пять из полутора тысяч желающих – во конкурс! – был принят на первый курс. Три тура по специальности, а потом еще конкурсное чтение, конкурсные этюды – перед всем синклитом вахтанговцев... Летом приняли нас условно, осенью еще один поток поступающих, и всех, кто пробился, еще раз на конкурсные этюды... Только тогда утвердили. Один на сто человек! Во! Как тут было не задрать носа, как не возгордиться? Значит, талантливый! Признали. И не только в Вахтанговском признали – мы тогда одновременно еще в два-три училища пробовались: при Камерном, при МХАТе, в МГТУ – было такое среднее театральное «Московское городское»... Но и при Камерном театре, и в студии Завадского при театре Моссовета диплома о высшем образовании не давали. Только у вахтанговцев (в Училище имени Щукина) и при МХАТе: они были «на правах вуза». Куда как хлопотное было лето. Экзамены на аттестат еще не начались, дали мне в канцелярии экстерната несколько экземпляров справки, дескать, прошел курс десятилетки. В театральных – принимали и такие, экзамены-то не совпадали. А там, мол, сдам и заменю. Таким-то образом и удалось в четыре сразу подать заявления. И надо же – в училище Камерного прошел, в МГТУ. Вот только во МХАТовском поперли с третьего тура... Но все равно. Явно способный человек. А Володька Соколов звал в Литинститут! Тоже мне конкурс – двое парней на одно место, остальные – девицы. В сорок пятом-то не вернулось еще из армии фронтовое поколение. И попасть в институт мало-мальски пишущему москвичу, да еще такому, которому не требовалось общежитие, да была гарантирована поддержка кое-кого из «крупных» писателей, а нас знали и Сергей Владимирович Михалков, и Лев Абрамович Кассиль, и Елена Благинина... а меня еще Гаврила Валерьянович – было не очень трудно. Нет, брат, ты попробуй в театральное пробиться! Ну да обо всем этом ниже, а пока необходимо кончить заявленную тему.

В треволнениях экзаменов как-то совсем вылетело из головы предложение, вернее, предположение полковника. А ведь, продолжись наше знакомство, кто знает... Очень он мне понравился, этот Семен Александрович. Обстоятельный человек. И добрый. И ко мне по-доброму отнесшийся. И дело-то какое заманчивое: пусть жить не своей жизнью, но помогать Родине бороться с коварным врагом! Разведка! Романтика! Дальние страны... И, хоть в какой-то мере, осуществление мечты – месть фашистам и буржуям за поруганную отчизну... Да видно – не судьба. Честное слово, чуть ли именно не такие монологи роились в голове, когда приходило вдруг на ум то последнее свидание... Однако, видать, не судьба. И так хорошо! И так все – здорово! Знать бы, как оно еще обернется... После летних борений, волнений, надежд, в круговерти которых я было совсем позабыл о своем опрометчивом заявлении на Лубянке. В начале осени мы, свежеиспеченные вахтанговцы-первокурсники, не успев еще приступить к учебе, отправлены были в подсобное хозяйство театра, в Плесково, где находилась и база отдыха вахтанговцев, убирать картошку. (Это какое-то проклятие советской жизни – стремление использовать, пусть малопроизводительную, дармовую силу на самых тяжелых и непрестижных работах: копке канав, уборке урожая... И все это под лозунгами – поможем стране!.. Когда же кончится этот позор? Ведь каждый должен заниматься своим делом, отвечать за него и получать за него... Бесплатный энтузиастический труд субботников – ленинская выдумка – хорош и нужен единократно, для восстановления чего-либо быстро и необходимо, но когда это «восстановление» идет год за годом, когда за месяцы в печати поднимается «кампания», когда тысячи и тысячи служащих собираются для того, чтобы сгребать на скверах палую листву, грузить в машины сгнившие овощи из вонючих закромов сотен бездельничающих баз... Это позор... Как-то еще в конце пятидесятых слышал частушку: «Я с миленком целовалась от утра и до утра, а картошку убирали из Москвы инженера!» Ладно, об этом тоже потом...) И лишь когда мы в конце сентября вернулись в Москву и начали заниматься, то есть месяца через четыре после той памятной встречи на Лубянке, когда все это уже основательно забылось, я обнаружил под дверью своей кельи запечатанный конверт, адресованный Георгию Павловичу Герасимову. В записке было всего несколько слов: просим срочно позвонить по указанному телефону. Я даже не сразу сообразил, от кого и зачем.