Пётр Панч - Голубые эшелоны

Руководил делом уже немолодой сотник. У него были тоненькие ножки в широких бриджах и серая физиономия гуляки.

— Несите к полковнику.

— Ко всем чертям! — замахал руками командир, подпоясанный поверх английского френча синим крестьянским поясом. — И на опохмелку не останется! Цацоха, неси к Лец-Атаманову.

— Правильно, правильно, Рекало, — поддержало его еще несколько голосов. — Под высокую руку Лец-Атаманова!

— Больше никому нельзя доверить. Клад! — причмокивал Рекало. — Два ведра чистой!

Лец-Атаманов взглянул на ведра, потянул носом и поморщился.

По вагону уже полз крепкий запах сивухи. Он резко сказал:

— У меня не кабак, убирайтесь с вашей водкой! — и неприметно глянул на Нину Георгиевну.

Она все еще стояла, прижавшись и стенке, как заблудившаяся маленькая девочка. Плечи Лец-Атаманова нервно передернулись, и он заслонил ее от ведер, над которыми уже разгорелся сердитый спор. В споре не принимали участия только казак Цацоха, аппетитно втягивавший в себя воздух, да полковник Забачта — он все еще щурил на Нину Георгиевну свои зеленоватые глаза. Наконец непомерно живые жесты и недосказанные, но понятные доводы адъютанта Кованого победили, и все вместе с ведрами двинулись в купе полковника. Теперь сотник Лец-Атаманов без слов взял Нину Георгиевну под локоть и ввел в свое купе. Полковник Забачта дошел за ними до порога, оглядел обоих по очереди из-под насупленных бровей и, круто повернувшись, молча зашагал в свое купе.

Когда они остались вдвоем, Нина Георгиевна виновато проговорила:

— Полковник, кажется, обижен?

— Меня это мало беспокоит. Пусть скажет спасибо, что его приютила наша армия, а то бы, пожалуй, уже болтался где-нибудь на фонаре.

— Разве он не украинец?

— Такой же, как я китаец. Разве не видно по выговору? Такой спит и видит: «Нет и не будет украинского языка». У нас и такие имеются. А Кованый, адъютант, видели, — на тоненьких ножках, — даже цыган. Вы удивлены, наверно, — какие из них самостийники? Они умеют хорошо воевать с большевиками. А, как говорится, привыкнет собака к возу, так и за санями побежит. Да ну их к черту! Я вам искренне рад. В моем холодном купе сразу стало и теплее, и уютнее. — И уже с деланной откровенностью добавил: — Я теперь горло перерву полковнику, если он вздумает вас переманивать.

Нина Георгиевна высвободила локоть и сухо сказала:

— Я не хочу вам мешать, пан сотник. Я лучше побуду в коридоре.

Сотник засуетился:

— Простите, я вас обидел? Извините, никак не хотел этого. Я еще не знаю, кто вы, но слышу чудесный украинский выговор. Разве можно сомневаться, что вы настоящая украинка? Так у кого же больше прав на ваше общество — у меня или у какого-то Забачты?

— А куда вы направляетесь? Кажется, уже недалеко Збруч, — сказала Нина Георгиевна.

Сотник задержал дыхание, чтобы подавить горький вздох.

— Галиция тоже Украина, сумеем договориться и с ЗУНР [1] Так называемая Западноукраинская Народная Республика, созданная галицийскими буржуазными националистами, во главе которой стоял Евген Петрушевич. (Примеч. автора.) , ведь мы кровная родня. А Петрушевич подлинный диктатор: хочешь иметь свою Украину — бей поляков! И его понимают, не то что наши чертовы мужики.

— А говорят, в Дрогобыче и галичане, и поляки выступают сообща.

— Ну это, должно быть, рабочие. На месте виднее будет. Вам холодно? Возьмите мой полушубок. Пожалуйста!

Он накинул на ее круглые плечи полушубок и придержал его спереди. Нина Георгиевна холодно глянула на него через плечо. Лицо сотника стало хищным, жадным. Она молча развела его руки и отошла. Сотник покраснел, выпрямился, потом сорвал шапку, тряхнул своими черными волосами и, отворотясь к окну, закурил.

Нина Георгиевна, зябко поводя плечами, села на диван, отодвинулась в угол и устало прикрыла глаза, не переставая следить за нервными судорогами на смуглом лице сотника.

Бутафорский костюм и дорогие папиросы все же не могли скрыть в нем крестьянского парня. Об этом говорили и его угловатые, хотя и энергичные движения, и старание показаться человеком культурным. Такие по большей части бывали выходцами из кулаков или подкулачников, норовивших войти в родню к кулакам. Эти становились самой надежной их опорой. Нина Георгиевна открыла глаза и, как бы продолжая свои мысли, проговорила:

— Где же я сойду? Господи, что же это будет? Нас могут еще перехватить большевики.

Сотник вздрогнул и ответил:

— У нас все наготове — не страшно, а вам раньше, чем в Елисаветграде, сходить нельзя. Вы куда направляетесь?

— В Одессу, — ответила она не сразу.

— В Одессу? — поднял брови Лец-Атаманов. — Да ведь там французы и Добровольческая армия.

— Но я слышала, что вы уже в союзе с добровольцами…

— Слухи и только. Переговоры действительно ведутся, но еще не известно, чем закончатся. — Видно было, что ему не хотелось об этом говорить.

— Все равно я должна ехать, — сказала Нина Георгиевна с упорством наивной девочки, — вот телеграмма, смотрите, мама при смерти.

— Теперь у нас должна быть одна забота — о матери-Украине. И муж ваш едет в Одессу?

— Если вы думаете о том, который догонял эшелон, так это случайный знакомый из министерства… Ему в Киев нужно.

— А зачем же он садился в наш эшелон, если мы едем в обратную сторону? — и он внимательно посмотрел на чемоданы случайной попутчицы.

Нина Георгиевна заметила это и обиженно возразила:

— Значит, нужно было сидеть в Знаменке, пока бандиты Григорьева не пустили бы нас под лед?

За стенкой в командирском купе все время стоял гомон, но теперь вдруг поднялся настоящий крик и вместе со стуком колес заглушил ее последние слова. Вслед за тем дверь купе отодвинулась, и на пороге возник сотник Рекало. За ним стоял рослый командир в полицейском кителе, разглаживая в обе стороны усы. У Рекала рыжие волосы были всклокочены, лицо, усеянное веснушками, лоснилось. Огрызком карандаша он чиркнул по спичечному коробку и позвал:

— Петя, иди сюда!

Но, увидев даму, расплылся в сладенькой улыбке и звякнул шпорами на сапожках с короткими голенищами.

— Пардон, извиняюсь, дозвольте зайти? Пану Светлице, думаю, тоже можно. Прошу пани его не пугаться: это то, чем прославился Торичелли, а в миру он был всего лишь становым приставом.

Светлица, видимо, не понял остроты Рекала, потому что поклонился с самодовольной улыбкой. Рекало, перешагнув порог, рывком приложил руку к сердцу и с деланной торжественностью начал:

— Петя, о ты, потомок Публия Корнелия, коему история начертала… простите, — начертила увенчать победой нашу первую пуническую войну с лапотниками, — прошу не смешивать с панической войной, — ты должен сейчас же разрешить наш спор. Ты знаешь, какие у нас командиры. Если не приблуда, так Светлица. Пардон, если не приблуда, так подлюга.