Мари-Даниель де Корберон - Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II

После обеда мы были у св. Александра Невского. Это — монастырь, расположенный в двух или трех верстах от города, в конце Невского проспекта; там, с четверга, лежит на парадном катафалке тело покойной Великой Княгини. Там же, как говорят, лежало и тело Елизаветы. Я был оскорблен и опечален бедностью обстановки; точно, будто бы, почести оказываются великой княгине нехотя, и смерть ее не удовлетворила ненависти, возбужденной покойною в сердце кого-то, кто сильней ее. Пускают народ; каждый, поднявшись на две ступеньки катафалка, целует руку покойной и уходит. Офицер, стоящий у гроба, приглашал поклониться праху и нас, но так как никто из посланников не отозвался на приглашение, то и я последовал их примеру. За катафалком стоят стулья и скамейки для придворных дам, дежурящих по целым суткам, так же как и камергеры. Собственная свита покойной будет дежурить постоянно, вплоть до похорон, которые назначены на вторник. Из залы мы вышли в капеллу, в которой, направо, около алтаря, вырыта могила для великой княгини. В верхнем этаже — церковь Александра Невского, очень богатая серебряная гробница которого ничем особенно не замечательна; она устроена по приказанию Петра I.

Выйдя из монастыря, мы, с гр. Брюлем, отправились гулять в Летний сад, который хорош только своим положением — по берегу Невы, в конце прекрасной набережной. Есть там плохие подражания версальским боскетам; есть плохие мраморные статуи, с большими издержками привезенные из Италии; под каждой написано, кого она изображает.

Расставшись с Брюлем, я отправился к Бемеру. Там опять мне говорили о гр. Андрее, о его падении и о том, что он решил делать. Повидимому, мнение о Великой Княгине окончательно установилось. Одни говорят, что эта несчастная принцесса, перед смертью, сама созналась мужу в любви к гр. Разумовскому; другие говорят, что все дело открылось через Дюфура, камердинера Великого Князя, на основании подозрений которого, кн. Куракину поручено было рассмотреть к среде бумаги покойной, между которыми нашлась переписка ее с гр. Андреем, обусловившая окончательное его падение, так как он, будто бы, уж сослан в Ригу. Брюль к этому прибавляет, что Лясси давал Разумовскому деньги, и что шифрованное письмо его перехвачено на почте. Мне трудно поверить, друг мой, этой последней новости; невероятно, чтобы такой умный и опытный дипломат, как гр. Лясси, доверился неосмотрительному молодому человеку. Но мне об этом уже два раза говорили; вот почему и я тебе это вновь рассказываю.

Забыл тебе сказать, что гр. Андрей прислал мне, через Комбса, письмо, в котором приглашает меня к себе завтра, в 8 часов утра. Вернувшись домой, я нашел другое письмо, в котором он говорит, что дела заставляют его рано уехать, и что я его уже не застану. Беспокоят меня слухи о ссылке в Ригу; поэтому я приказал разбудить меня завтра пораньше, чтобы повидаться с гр. Андреем прежде, чем он уедет.

Воскресенье, 5.— К брату.

Сегодня я встал раньше семи часов. Застал графа дома. Он очень был удивлен, когда я заговорил об Риге, хотя сказал, что я не намного ошибаюсь, так как он, по приказанию Императрицы, переданному через фельдмаршала Голицина, должен выехать в Ревель, через 24 часа после похорон великой княгини. «Меня успокаивали, прибавил он, относительно последствий этой ссылки, и я бы не беспокоился, если б не знал здешних обычаев. Просил, впрочем, позволить мне ехать к отцу, в Украину, а оттуда — за границу».

Сибирь пугает здесь всякого, впавшего в немилость, и Разумовский, в разговоре, намекнул мне, что подозревает кое-что, а потому, приехав в Ревель, постарается бежать морем. Пока мы разговаривали, он приводил в порядок свои бумаги, а затем мы вместе отправились из дома его сестры в его собственный. Там он опять принялся разбирать бумаги и между прочим показал мне тетрадь, писанную рукою Великой Княгини, датированную на полях и озаглавленную: «Начато 11 мая 1745 г.». Это — мысли Сенеки, переписанные несчастной принцессой нарочно для гр. Андрея. Я прочел кое-что, и с удивлением заметил полное отсутствие ошибок в языке и орфографии. Сказать по правде, удивительно хорошо владеют иностранцы нашим языком!

Говорил я с Разумовским о предполагаемой переписке его с Лясси; он на это только рассмеялся. Говоря о своем положении, он заявил, что нисколько не жалеет о дворе, лишь бы ему позволили путешествовать. Не жалеет он также ни о ком, кроме Великого Князя, и убежден, что все идет от императрицы. Затем гр. Андрей опять повторил, что в понедельник утром, в день отъезда его из Царского Села, ему помешали войти к Великому Князю в обычное время, то есть, когда тот вставал с постели, но когда он был наконец допущен, то Великий Князь его обнял и со слезами говорил о своей жене. Вскоре вошла Императрица, при чем он должен был уйти, получив от Ее Величества пакет на имя фельдмаршала Голицина, с словесным приказанием последнему немедленно исполнить заключающееся в пакете распоряжение. Разумовский, узнав еще в Петербурге, что дело идет о его ссылке, тотчас же написал письмо к Великому Князю, которое мне тут же и показал. Письмо это, в высшей степени твердое и благородное, кажется написанным скорее от друга к другу, чем от подданного к принцу. В нем Разумовский говорит, что не знает, по желанию ли Великого Князя его удаляют или нет; затем вкратце упоминает о своей многолетней привязанности к великокняжеской чете, и кончает заявлением о своем нежелании снизойти до обсуждения тайных причин и мотивов немилости, которая его постигла.

Вчера он получил приказ ехать в Ревель, через 24 часа после похорон, но так как Императрица с сыном вскоре едет туда же, то Разумовский думает, что ему позволят отправиться в Украину, а оттуда — в заграничное плавание. Гр. Иван Чернышов обещал уведомлять его обо всем, что будет происходить при дворе, но интересно бы было также завязать сношения с Великим Князем, так как Салтыков, может быть, и не передал ему вышеупомянутого письма. Об этом Салтыкове хорошего не говорят, да и, кроме того, он — придворный до мозга костей. Расставаясь с Разумовским, я обещал писать ему, и сдержу свое обещание; да мы, может быть, еще и увидимся перед отъездом. Не знаю, замешана ли жена Румянцева в это дело, но говорят, что она теперь очень весела и покойна; это сильно удивляет наших сплетников.

Маркиз, с которым я имел разговор перед уходом из дома, говорит, что гр. Иван уведомил его о встрече, какая будет сделана нашим двум судам. Салютовать им будут крепость и сторожевой фрегат, а таможенный осмотр произойдет на борту. Ответ этот — официальный, и идет от вице-канцлера, Остермана, который, по-видимому, входит в милость. Гр. Брюлю советуют представить ему мемуар, написанный мною для Императрицы и подданный Потемкину, который не дал никакого ответа. Гр. Брюля уверяли, что таким путем мемуар наверно попадет в руки Императрицы и доставит ей удовольствие.