Мари-Даниель де Корберон - Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II

Вчера утром, мой друг, я получаю от него приглашение пожаловать вместе с ним к 3 часам в кадетский корпус к Перро. Я ничего не знал, ни о чем не просил, и потому ответил, что не знаю пойду или нет, но справлюсь пойдет ли маркиз. Оказалось, что маркиз не пойдет, а я привык следовать его примеру. Только что я принял это решение, как получаю письмо от Потэ, в котором он, от имени Перро, просит нас не приезжать. Это вполне согласовалось с моими намерениями и я послал письмо Потэ к Пюнсегюру, с указанием на сделанный им ложный шаг. Он посмеялся над этим, и я тоже. А все-таки очень неприятно компрометировать себя участием в глупости. Сам Рибас, говорят, не хотел, чтобы мы с Пюнсегюром попали на его праздник — чувствовал, должно быть, смешную сторону последнего; и я не буду удивлен, если это ему было подсказано Нормандецем, большим приятелем Пюнсегюра. Он сам-то был там, вместе с Бемером. Удивительно мелочный человек этот Нормандец!

Ездил к Загряжской, она была дома, но не приняла меня. Бильо после говорила, что я не должен удивляться такому обращению, что это вполне в русском вкусе.

Опять стали говорить о возвращении гр. Андрея. Положительного ничего не известно, но он писал великому князю из Ревеля и получил ответ.

Ужинали мы с маркизом у кн. Щербатова; князь говорит что м-м Ляфон сделала его дочери строгий выговор за то, что в доме ее родителей критикуют воспитание, даваемое в монастыре. Он писал по этому поводу письмо к м-м Ляфон, очень хорошее письмо, которое, однакож, было бы еще лучше, если б не содержало в себе крупных орфографических ошибок. Между прочим я был удивлен тем, что князь, потомок Рюрика, титулует ее «превосходительством», и вообще относится к ней с уважением. Но у него, в монастыре, дочь, зависящая от м-м Ляфон, и в этом лежит ключ к разгадке. Говорят, что м-м Ляфон не особенно прочна на своем месте, и что Рибас, который ее не любит, всеми мерами старается осмеивать ее и находить недостатки в ее деятельности.

Среда, 12.— К брату.

Все понемногу открывается, милый друг, и чаще при помощи случая чем благодаря старательным изысканиям. В стране интриг полезно все знать, ни к чему нельзя относиться индифферентно, но если сам думаешь и поступаешь прямодушно, то с трудом замечаешь всякие тонкости и даже относишься к ним презрительно.

Ты помнишь, мой друг, что я писал тебе о княгине Трубецкой, о предпочтении, которое я ей оказывал и к которому она относилась с удовольствием. Ты помнишь также один ужин у гр. Чернышовой, где эта женщина подвергла нас глупейшему допросу; я тебе рассказывал, как отношение кн. Трубецкой ко мне изменилось с тех пор, как трудно мне стало видеться с нею и проч. Запутанные речи ее гувернантки, м-м Серест, принужденность княжны с нею, полуобъяснение, которое я имел у Бемеров и Нелединской, когда убедился, что Трубецкая отдает мне справедливость, все это теперь почти открылось благодаря моему разговору с шевалье де-Серестом. Я ему прямо высказал мои сомнения и заявил, что они меня очень беспокоят. Он ответил, что я был слишком доверчив, что насчет моих отношений к княжне возникли сплетни; что один Андреевский кавалер оказал мне плохую услугу, распустив слух, что я человек резкий, злорадный, никого не щадящий и пишущий на всех эпиграммы, правда — не глупые. Я хотел узнать от него имена, но он отказался сообщить их мне, говоря, что это может повести к ссорам, так как сколько бы честных слов я ни давал, а моя живость и вспыльчивость возьмут верх и дадут мне средства отомстить моим хулителям. Мне не хотелось, однакоже, упустить добычу, и я пригласил Сереста вместе пообедать, на что он согласился. За обедом я возобновил разговор и два часа сряду старался выведать от него что возможно, но он постоянно отказывался назвать мне имена. Но когда я упомянул о нашем разговоре с княжной, в воскресенье, за ужином, причем она мне сказала, что знает все сплетни, распускаемые на наш счет, то Серест воскликнул! «О: это она говорила про другое», то есть уж про что то новое. Наконец, мой друг, он взял с меня слово не видеться с княгиней до понедельника, когда обещал объяснить мне все. Ты можешь себе представить, с каким нетерпением я жду этого объяснения, желая знать, какие еще новые сплетни распускаются на мой счет. Впрочем, во время нашего загадочного разговора, Серест намекнул, что я во всем этом играю далеко не плохую роль, что женщины любят оказываемое им предпочтение, но не желают, чтобы оно проявилось слишком резко, и что, кроме того, большинство сплетен обусловливается завистью.

Четверг, 13.— К брату.

Кадет, о котором я тебе часто говорил, (?) мой друг, называется Ахвердов ( Acvedof ); он живет у Бецкого, и состоит в первом батальоне.

Барон Гриммер, русский уполномоченный в Польше, возвращается в Варшаву.

Суббота, 15.— К брату.

Сделав множество визитов, я ужинал у Голициных. Матюшкина просила меня написать ей эпитафию, на подобие той, которую я написал, в Касселе, для самого себя. Вот эта эпитафия:

Я ей сказал, что сначала нужно жить, а потом уже претендовать на эпитафию, но она настаивала, и я обещал. За ужином присутствовал один очень богатый голландец, по имени Хансвит (Hansvit), по крайней мере, так это имя произносится. Ты видишь, насколько оно удобно для шуток и над ним действительно шутили. Затем принялись шутить над рогатыми мужьями (cocus), и это слово показалось таким невинным и милым, что с удивительной для француза легкостью переходило из уст в уста; мне казалось, что я присутствую на представлении Школы мужей Мольера. Поистине мой друг, я не перестану говорить, что русские заимствовали у нас все самое дурное; нашу вежливость они заменили гримасничаньем, а сальности и глупости принимаются ими за свободу в обращении и хороший тон.

Воскресенье, 16.— К брату.

Поездка великого князя в Берлин решена; в будущую субботу он едет в Ригу, где подождет отъезда принца Генриха, соединится с ним в Мемеле и вместе поедет в Берлин, где король Прусский может держать его сколько хочет. Русские плохо понимают свои интересы, а все-таки громко осуждают этот проект. Князь Орлов сильно против него восстал, но он редко показывается при дворе, предпочитая ухаживать за воспитанницами монастыря. Гр. Панин, здоровье которого все еще плохо, не был уведомлен о предположениях двора относительно путешествия Наследника.

Сегодня я ужинал у кн. Щербатова, который занимался пустой декламацией; он знает русскую историю, у него есть идеи, но в нем, мой друг, есть также и большая доля педантизма!.. Была дочь его, Спиридова, критиковавшая всех и все. Упрекая других в злоречии, они сами оказываются злоречивее прочих. Так устроен мир!