Петр Патрушев - Приговорен к расстрелу

И наконец случилось то, что турки очевидно восприняли как самое большое доказательство моей невиновности. Кемаль принес ко мне в камеру пластиковый мешок, из которого он высыпал на стол куски резины. «Узнаешь?» — спросил он. Да, по цвету я узнал их. Турки, как видно, искали в них встроенные передатчики или еще что-то в этом роде.

Однажды утром после завтрака в камеру пришел охранник и оставил на кровати пакет с одеждой. Когда я развернул его, то подпрыгнул от радости. Внутри был цивильный костюм, рубашка, пара трусов, носки и галстук! Я все еще помню этот галстук со слегка выступающими красноватыми ромбами, дешевый, простой, но который я не променял бы тогда на модель от Пьера Кардена. Он пах новизной, свободой, большими городами, витринами магазинов и ресторанами. Кошмар Эрзурума подходил к концу.

На следующее утро меня попросили надеть цивильную одежду. Когда я переодевался, вошел Кемаль. Он посмотрел на меня с нескрываемым удовлетворением: «Тебя везут в Стамбул».

«Меня освобождают?»

На лицо Кемаля набежала тень.

«Нет, это не совсем так. Тебя переводят туда для дальнейших допросов в управлении разведки. Допрашивать будут старшие офицеры, которые прочли все наши рапорты. Они не очень довольны результатами».

Мое сердце упало.

«Сколько, по вашему мнению, это будет продолжаться?»

«Черт их знает, — мрачно произнес Кемаль, — мне, вообще-то, не положено говорить об этом». Он сделал паузу: «Будь готов ко всему и не заходи в своих надеждах слишком далеко».

Меня посадили в поезд с сопровождающим в гражданской одежде, но при пистолете в кобуре под мышкой. Мы ехали в отдельном купе. Пре-дупредили, чтобы в поезде я не разговаривал ни с кем. Я с жадностью смотрел в окно — мимо мелькали сценки станций, городков, людей, наслаждавшихся все еще не доступной мне свободой. Я впитывал в себя очертания колоритной одежды крестьян, пытался догадаться по выражению лиц прохожих, были ли они довольны своей жизнью или нет.

В Стамбул прибыли утром, и нас подобрал джип. Мне завязали глаза, пока джип в течение почти двух часов ехал сначала по улицам с городским движением, а затем по каким-то тихим дорогам.

Когда повязку сняли, я оказался перед большим зданием, окруженным деревьями. Меня провели внутрь. Никакого сравнения с Эрзурумом. Комната, в которой меня разместили, была просторной, с большими окнами, на них даже не было решеток. Удобная кровать, покрытая одеялом, со сложенными сверху белыми простынями.

Вечером меня доставили на первый допрос.

В большом просторном кабинете за столом в кресле сидел офицер. Охранник отдал ему честь и вышел. С правой стороны стола находился человек средних лет в хорошем костюме и больших темных очках. Офицер жестом предложил мне сесть.

«Как вас зовут?» — человек в темных очках перевел на достаточно беглом русском.

Я не мог поверить своим ушам. Нет, только не все сначала! Не надо имен моих учителей в начальной школе и моих теток по материнской линии! Я не вынесу это еще раз.

Я перешел на турецкий.

«Я устал от этого… Это смешно. Вы же знаете мое имя. Почему вы не можете поверить мне и отпустить. Я тот, кто есть, как я уже говорил. Вы же нашли ласты?»

Я был готов разрыдаться. Офицер спокойно смотрел на меня.

«Вы должны говорить по-русски, — настойчиво произнес он, — как вас зовут?»

Меня захлестнула ярость, я готов был броситься на него с кулаками. Но осадил себя и сделал глубокий вдох. Вот, такова цена свободы. Туземцы вовсе не обязаны быть дружелюбными.

Правда, эти довольно спокойные и образованные люди отличались от тех, в Эрзуруме. Но, быть может, они были более опасны. Они и вправду могут вывести меня и расстрелять, как собаку, если я не буду играть по их правилам. Здесь даже не было Кемаля.

Я почувствовал себя разбитым и униженным.

«Меня зовут Петр Егорович Патрушев, я родился в городе Колпашево, Томской области Советского Союза».

Офицер усмехнулся с удовлетворением.

«Это уже лучше».

И допросы продолжились.

На протяжении трех месяцев я снова проживал моё прошлое, вспоминая давно забытые детали своей жизни. Пытался вспомнить, что говорил в последний раз, когда мне задавали тот же вопрос в Эрзуруме.

Через некоторое время у меня вновь возникло отчетливое чувство, что турки заполняют пробелы в моей истории, отвечая на вопросы, задаваемые кем-то еще, сверху. Ненависти ко мне, которую я чувствовал иногда в Эрзуруме, здесь не было. Эти люди просто делали свою работу.

Спасибо Кемалю за то, что он предупредил меня. Не знаю, смог бы я без этого пережить новый раунд допросов, не совершив какой-нибудь глупости.

На веранде моего А-образного домика в Каранде, в тропиках на севере Австралии

С сестрой Катей в отеле в Нью Дели. Об этой «тайной» встрече КГБ оказался прекрасно осведомленным

Письмо о «реабилитации»

Письмо от главы грузинского КГБ, уведомляющее о том, что мое «дело» сгорело вместе с архивами

Работа переводчиком на одной из конференций, организованных в конце 80-х годов институтом Эсален

Андрей Сахаров оказался скромным, деликатным человеком…

В рабочем кабинете в 1989 г. накануне первой поездки в Россию после моей реабилитации

Первая после снятия смертного приговора поездка в Россию

Я с сестрой Катей, братом Володей и мамой Мариной Васильевной во время визита в Сибирь в 1990 г.

Встреча с семьей в Томске. Слева направо — племянник Борис, племянница Люда, ее дочь Ксения, я и сестра Катя