Уолтер Айзексон - Бенджамин Франклин. Биография

Франклин был не совсем корректен. В хартии Уильяма Пенна 1701 года, по сути, объявлялось, что Ассамблея Пенсильвании наделена «властью и привилегиями ассамблеи в соответствии с правами свободно рожденных подданных Англии, типичными для ассамблеи в любой из королевских колоний Америки». По этой причине данную хартию можно было трактовать по-разному. Тем не менее Франклин пришел в ярость. Если верить живому описанию перепалки, составленному для Ассамблеи спикером Айзеком Норрисом, Франклин использовал слова, которые позже, после огласки письма, уничтожили все его шансы стать эффективным лоббистом. «[Пенн говорил] пафосно, насмешливо, с пренебрежением, как может говорить только низкий плут, выслушивая, как покупатель жалуется, что тот продал ему лошадь обманным путем. Я был поражен, увидев, насколько бесчестно он отступил от доброго имени своего отца, и в тот момент почувствовал к нему более сильное и всеобъемлющее презрение, чем когда-либо прежде испытывал к человеческому существу».

Франклин почувствовал, как жар подступает к лицу, а раздражительность нарастает. Поэтому, соблюдая осторожность, постарался не говорить о том, что могло выдать его эмоции. «Я дал только один ответ, — вспоминал он, — сказав, что среди бедных людей не было юристов и, доверяя его отцу, они не посчитали нужным проконсультироваться у такового» [213].

Встреча, исполненная яда, стала поворотным пунктом в миссии Франклина. Пенн отказался от каких-либо дальнейших личных переговоров, дав Франклину характеристику «злобного варвара» и объявив, что «с этого момента я ни под каким предлогом не буду вести с ним переговоры». Впоследствии, когда бы они ни столкнулись, по словам Франклина, «на его гнусном лице появлялась странная смесь ненависти, гнева, страха и досады».

Более не руководствуясь свойственной ему практичностью, Франклин начал изливать злость в посланиях единомышленникам, оставшимся дома, в Пенсильвании. «Мое терпение относительно хозяев колонии еще не совсем, но почти полностью иссякло», — писал он Джозефу Галлоуэю, единомышленнику в Пенсильвании. Он также готовился вместе со своим сыном опубликовать историю пенсильванских дискуссий, «в которой хозяева будут выставлены на посмешище, как того и заслуживают, чтобы гнить и издавать зловоние на виду своих потомков» [214].

После этого Франклин больше не мог действовать как представитель, по крайней мере на тот момент. Тем не менее он все еще имел возможность поставлять информацию друзьям в Филадельфии, к примеру опережающие сведения о планах Пеннов уволить губернатора Уильяма Денни, нарушившего свои предписания компромиссом, согласно которому владения хозяев колоний облагались налогом. «Предполагалось сохранить это в секрете от меня, — писал он Деборе, а затем в духе Бедного Ричарда прибавлял с усмешкой: — Потому и ты, будь любезна, сохрани эту новость в тайне, обязав поступить таким же образом всех своих друзей».

Только в подростковые годы он настолько успешно использовал прессу для проведения пропагандистских кампаний. Публикуя анонимные статьи в лондонской газете Страхана Chronicle, он открыто осуждал действия Пеннов, обвиняя их в нанесении вреда интересам Британии. Письмо Уильяма Франклина, которое, безусловно, было продиктовано его отцом, содержало более личные нападки на Пеннов; в дальнейшем оно было перепечатано в книге об истории Пенсильвании, в составлении которой участвовал Франклин [215].

По мере того как приближалось лето 1758 года, Франклин встал перед выбором: он мог вернуться домой к семье, как и планировал, но тогда это означало бы провал его миссии. Или же вместо этого мог провести время в путешествиях по Англии и насладиться одобрением, которое снискал среди поклонников своего интеллекта.

Нет никаких свидетельств того, что Франклину тяжело далось это решение. «У меня нет никакой надежды на возвращение вплоть до следующей весны», — с прохладцей сообщил он Деборе в июне. По его словам, он собирался провести лето, объезжая сельские окрестности. «Я главным образом надеюсь, что запланированные поездки укрепят мое здоровье». Что же касается жалоб Деборы на ее собственное здоровье, Франклин проявил только легкое участие: «Я озабочен тем, что так часто получаю от тебя уведомления о недомоганиях; но мы оба уже немолоды и должны ожидать, что наше тело, хоть и находится в хорошем состоянии, значительно слабеет вследствие возраста».

Его письма, как и всегда, оставались добрыми и непринужденными, но сложно назвать их романтичными. Окрашены они скорее отеческим тоном, возможно, временами несколько снисходительным, к тому же, в них совсем нельзя найти интеллектуальных рассуждений, как в письмах, адресованных его сестре Джейн Миком или Полли Стивенсон. Но каждое из них, бесспорно, выдает искреннюю нежность и даже преданность. Он ценил разумную практичность Деборы и гармоничность их союза. В большинстве случаев, казалось, она приняла оговоренное давным-давно соглашение и в общем была довольна пребыванием в уютном доме на родной улице вместо участия в его путешествиях. Их переписка почти до самого конца содержала только редкие упреки обеих сторон. Франклин, понимая свой долг, давал инструкции, как избавиться от звона громоотвода, а также старомодные советы о женщинах и политике. «Ты очень благоразумна, что не вступаешь ни в какие споры, — написал он однажды. — Женщины никогда не должны в них вмешиваться, за исключением тех случаев, когда им нужно примирить своих мужей, братьев или друзей, оказавшихся врагами. Если слабый пол сможет сохранить хладнокровие, с вашей помощью мужчины скорее восстановят свое собственное».

Точно так же Франклин проявлял заботу, но опять-таки исключительно ненавязчивую, о дочери, оставшейся дома. Он порадовался, получив портрет Салли, и послал ей белую шляпку и накидку, разные мелочи и пряжку, сделанную из французских драгоценных камней. «Они обошлись мне в три гинеи, говорят, что для них это низкая цена», — писал он. Если Франклин и чувствовал груз семьи, то не ощущал его веса, потому как зеркальная семья имелась у него в Лондоне. Как он заметил в непринужденном письме к Деборе, написанном в том июне: «Миссис Стивенсон и ее дочь хотят, чтобы я выразил тебе их почтение» [216].

Возможно, из-за того, что враги семьи часто относились к нему как к бастарду плебейского происхождения, Уильям Франклин остро желал получить социальный статус, намного превышающий статус его отца. Одна из книг, зачитанных им до дыр, называлась The True Conduct of Persons of Quality («Истинное поведение людей первого сорта»), а в Лондоне он любил наведываться в модные дома молодых лордов и герцогов вместо посиделок в кофейнях и интеллектуальных салонах, которые выбирал его отец. И в общественной жизни, и в правовых исследованиях в корпорации адвокатов, куда его зачислил отец, Уильям в итоге принял сторону консерваторов и лоялистов {45} . Но перемена во взглядах происходила постепенно, порывисто и полнилась личностными конфликтами.