Уолтер Айзексон - Бенджамин Франклин. Биография

Пакстонские парни считали всех индейцев одинаковыми и не хотели видеть в них людей. «Разве можно объявить войну, — заявлял их идеолог, — части нации, а не всей нации?» Франклин в свою очередь использовал памфлет, чтобы осудить националистические предубеждения и защитить терпимость, лежавшую в основе его политического кредо. «Если индеец причиняет вред мне, разве из этого следует, что я должен мстить за это всем индейцам? — спрашивал он. — Единственное преступление этих бедняг, по-видимому, состоит в том, что они имеют красноватую кожу и черные волосы». Аморально, утверждал он, наказывать человека за то, что, возможно, сделали другие представители его расы, племени или группы. «Если какой-то мужчина с веснушчатым лицом и рыжими волосами убьет мою жену или моего ребенка, что же, я вправе убивать всех веснушчатых и рыжеволосых мужчин, женщин и детей, которых впоследствии встречу?!»

Подкрепляя свою точку зрения, он предоставил исторические примеры того, как разные народы — евреи, мусульмане, мавры, чернокожие и индейцы — демонстрируют нравственное поведение и толерантность. В заключение Франклин указывал: если пакстонские парни попытаются направиться в Филадельфию, необходимо всем миром дружно встать у них на пути и отдать их под суд. Игнорируя незначительные противоречия, он предупреждал о коллективной вине, которая в противном случае ляжет на всех белых. «Пока правосудие не свершится, вина за убийство будет лежать на всей нации» [245].

Этот памфлет позднее принес Франклину-политику много вреда, поскольку отражал его изначальное предубеждение к немецким поселенцам, а также пожизненное отвращение к пресвитерианско-кальвинистскому учению. Он высказал отвращение к жителям пограничных областей, назвав их «варварами», которые своими действиями навлекли «вечный позор на свою страну и людей своего цвета кожи». Хотя Франклин и был во многих отношениях популистом, он с подозрением относился к черни. Его взгляды, как обычно, отражали точку зрения среднего класса, не доверявшего ни неумытому сброду, ни сформировавшимся элитам.

В субботу 4 февраля, через неделю после выхода памфлета Франклина, губернатор Джон Пенн созвал массовое собрание вблизи здания законодательного органа штата. Пакстонские парни начали движение к городу. Поначалу Пенн выказал решимость. Он приказал арестовать главарей банды, распорядился вывести на передовые позиции британские войска и призвал собравшихся присоединиться к отрядам народной милиции, которые организовывались в том числе и под руководством Франклина. Даже многие квакеры взялись за оружие, в то время как большинство городских пресвитериан это сделать отказались.

В субботу около полуночи толпа из двухсот пятидесяти человек достигла Джермантауна, расположенного к северу от Филадельфии. Звон церковных колоколов подал сигнал тревоги, и в возникшем хаосе образовался неожиданный альянс. Губернатор Пенн, как писал Франклин своему другу, «после сигнала тревоги оказал мне честь, явившись в полночь ко мне вместе со своими помощниками за советом и с просьбой сделать мой дом на какое-то время его штаб-квартирой». Пенн зашел настолько далеко, что предложил Франклину контроль за народным ополчением, от чего Франклин благоразумно отказался. «Я предпочел носить мушкет и укреплять власть губернатора, служа примером послушного выполнения его приказов» [246].

Франклин и другие горожане, включая многих квакеров, хотели, чтобы губернатор отдал приказ об атаке. Вместо этого Пенн решил направить делегацию из семи видных граждан города, включая и Франклина, на встречу с пакстонскими парнями. «Принятый нами боевой вид и аргументы, которые мы использовали в переговорах с инсургентами, — вспоминал позже Франклин, — восстановили спокойствие в городе». Толпа согласилась разойтись при условии, что нескольким вожакам будет позволено войти в город, чтобы подать жалобы.

По мере того как напряженность в отношениях с пакстонскими парнями ослабевала, антагонизм между Франклином и Пенном восстанавливался. Франклин выбрал жесткий курс действий. Он хотел, чтобы губернатор и Ассамблея единым фронтом выступили против пакстонских делегатов и задержали их как ответственных за массовые убийства. Однако губернатор понимал политические выгоды союза с пресвитерианами и немецкими иммигрантами, которые симпатизировали жителям пограничных районов (и были оскорблены резкими словами, которые написал Франклин). Поэтому он встретился с представителями пакстонских парней тайно, вежливо их выслушал и пообещал не выдвигать против них никаких обвинений. По их предложению он также организовал выплату щедрых вознаграждений за каждый скальп индейца — мужской или женский.

Франклин негодовал. «Такие действия заставляют испытывать презрение к нему самому и к его правительству, — писал он другу. — Все уважение к нему со стороны Ассамблеи утрачено. Все надежды на счастье при правительстве хозяев рухнули». Его чувства были взаимными: в письме к дяде, хозяину колонии Томасу Пенну, губернатор Джон Пенн столь же строго порицал Франклина: «Здесь никогда не будет надежд на покой и счастье, пока этот негодяй обладает свободой распространять зловредную отраву, которой наполнено его черное сердце».

Черная горечь действительно начала проникать в сердце Франклина, обычно столь оптимистичное. Ограниченный пределами Филадельфии и втянутый в интриги бесчестных политиков, лишенный покоя дома и находивший мало удовлетворения в своих научных и профессиональных интересах, Франклин частично утратил жизнерадостную манеру поведения. Его письма того времени содержат скорее резкие, чем юмористические оценки политиков и даже довольно мрачные пассажи. Своему лондонскому другу-квакеру, практикующему врачу Джону Фотергиллу, Франклин писал: «Вы тешите себя приятной мыслью, что творите добро? Вы ошибаетесь. Половина людей, которых вы спасаете, вовсе того не стоят, так как они совершенно бесполезны, а почти вся другая половина не должна спасаться, потому что эти люди приносят вред» [247].

Итак, борьба между губернатором и Ассамблеей возобновилась, причем в еще более острой форме. Они сражались за контроль над милицией, над маяком и, разумеется, над налогами. Ассамблея одобрила закон налогообложений поместий владельцев колонии, за которым последовала общая идея компромисса по вопросу о Тайном совете. Франклин от лица Ассамблеи написал губернатору письмо с предупреждением, что наложение вето на законопроект «несомненно усилит позор и вину, лежащие на семьях владельцев, и вызовут еще большее (если это возможно) презрение к правительству» [248].