Уолтер Айзексон - Бенджамин Франклин. Биография

Он выбрал Полли в качестве первого потенциального пользователя нового фонетического алфавита, который изобрел во время донкихотских поисков способа упрощения правописания в английском языке. Нетрудно понять, почему этот алфавит не пользовался успехом. «Kansider chis alfabet, and giv mi instanses af syts Inlis uyrds and saunds az iu mee hink kannat perfektlyi bi eksprest byi it» («Познакомьтесь с этим алфавитом и приведите мне примеры тех английских слов и звуков, которые, как вы думаете, не могут быть выражены с его помощью») — так выглядело одно из более-менее понятных предложений, написанных новым способом. После длинного и практически непереводимого на нормальный язык ответа, в котором Полли без энтузиазма сообщала, что алфавит «myit bi uv syrvis» («может использоваться»), она перешла на нормальный английский и заканчивала письмо так: «С искреннем облегчением я могу подписаться по-прежнему…»

То, как терпеливо Полли потворствовала этим лингвистическим фантазиям, — показатель интеллектуальной связи, существовавшей между ними. Фонетическая реформа была абсолютно бесполезной, хотя ей Франклин обычно придавал большое значение, зато стала крайним проявлением его страсти к социальным улучшениям. Она потребовала изобретения шести новых букв, для которых в типографиях не имелось соответствующих литер, и предусматривала отказ от шести существующих, которые Франклин счел ненужными. Отвечая на многочисленные возражения Полли, он настаивал: с трудностями в изучении нового правописания удастся справиться благодаря лежащей в основе логике, и отвергал ее опасения, что слова окажутся оторванными от своих этимологических корней и, таким образом, утратят свою силу. Но вскоре и сам отказался от дальнейших поисков. Через несколько лет он познакомил со своей системой Ноя Вебстера. Знаменитый лексикограф напечатал письма Франклина к Полли в книге Dissertations on the English Language («Диссертации об английском языке», 1789), которую посвятил Франклину. Он назвал проект «исключительно интересным», но добавил: «Будет ли он отвергнут вследствие высокомерия и предубежденности, предстоит решить моим согражданам» [255].

Франклин вывел из безвестности внука Темпла, незаконнорожденного ребенка своего незаконнорожденного сына, и сделал его членом причудливого семейства, сложившегося на Крейвен-стрит. Их отношения были странными даже по меркам семейства Франклинов. Мальчику было четыре года, когда Франклин восстановил с ним родственные связи. Долгое время ребенок находился под присмотром разных женщин, присылавших подробные счета за понесенные расходы (стрижка, прививка, покупка одежды) миссис Стивенсон, а та пыталась получить компенсацию от Уильяма, находившегося в Нью-Джерси. Во всех своих письмах того периода к Деборе, наполненных подробными сведениями о своих друзьях и знакомых, Франклин ни разу не упомянул о Темпле. Но когда мальчику исполнилось девять лет, Уильям робко поинтересовался у отца, нельзя ли сделать так, чтобы его сын стал жить с ним в Америке. «Он смог бы тогда носить свое настоящее имя и быть представлен как сирота, которому я был крестным отцом и которого собираюсь воспитать как собственного сына».

Предчувствуя последующую борьбу за симпатии мальчика, Франклин предпочел взять его под свое крыло. На Крейвен-стрит ребенок был известен просто как Уильям Темпл, и под этим именем Франклин записал его в школу, которой руководил зять Уильяма Страхана, довольно эксцентричный педагог, разделявший увлеченность Франклина реформой правописания. Даже несмотря на то, что Темпл стал членом расширенной семьи Стивенсон, остальные ее члены притворялись (по крайней мере на людях), будто не знают его действительного происхождения. (В конце 1774 года в письме с описанием свадьбы, на которой он был шафером, Полли назвала его «мистером Темплом, молодым джентльменом, который учится здесь в школе и находится на попечении доктора Франклина». Лишь после того как Франклин вернулся со своим внуком в Америку, где тот начал носить настоящую фамилию, Полли призналась, что все время подозревала о существовании между ними каких-то отношений. «Я радовалась, услышав, что он получил фамилию Франклин, на которую, как я всегда знала, он имел определенное право») [256].

В Филадельфии Франклин по-прежнему считался «народным трибуном» и защитником прав колоний. Когда в марте 1765 года весть о его благополучном прибытии в Лондон достигла Америки, в его родном городе «почти всю ночь» звонили колокола, толпы его сторонников «бегали как сумасшедшие», и немалое количество спиртного было выпито за его здоровье. Но радость оказалась недолгой. Франклину предстояло оказаться втянутым в споры по поводу печально известного закона о гербовом сборе, который требовал взимания налога с каждой газеты, книги, альманаха, юридического документа или колоды карт, произведенных на территории колоний [257].

Это был первый случай, когда парламент предложил ввести для колоний крупный внутренний налог. Франклин считал, что парламент имеет право вводить внешние налоги — например таможенные пошлины и тарифы для регулирования торговли. Но считал неразумным и даже антиконституционным обложение внутренним налогом людей, которые не имели своего представительства в законодательном органе. Тем не менее он не проявил должной энергии в борьбе против закона о гербовом сборе. Напротив, в сложившейся ситуации пытался играть роль примирителя.

Вместе с несколькими другими представителями колоний Франклин встретился в феврале 1765 года с премьер-министром Джорджем Гренвиллом, который объяснил, что большие затраты на войны с индейцами делают введение какого-то налога на колонии неизбежным. В чем мог заключаться лучший способ введения налога? Франклин утверждал, что это должно быть сделано в «обычной конституционной манере», то есть посредством направления королем запросов к колониальным легислатурам, обладавшим исключительной властью устанавливать налоги для жителей. Смогут ли Франклин и другие представители, спрашивал Гренвилл, поручиться, что колонии согласятся на выплату нужной суммы, и в каких пропорциях следует распределить эту сумму между колониями? Франклин и другие представители признали, что не могут дать на этот счет твердых гарантий.

Через несколько дней Франклин предложил другой вариант. Он — и как знаток экономической теории, и как печатник — основывался на своем давнем желании: пусть в Америке обращается больше бумажных денег. Парламент, предлагал он, мог бы разрешить выпуск новых аккредитивов, которые выдавались бы заемщикам под шесть процентов годовых. Бумажные расписки служили бы законным платежным средством и находились бы в обращении наравне с валютой, повышая таким образом денежную массу в Америке. Британия могла бы получать доход в виде процентов, вместо того чтобы вводить прямые внутренние налоги. «Эта мера действовала бы подобно обычному налогу на колонии, но не была бы такой неприятной, — утверждал Франклин. — Богатые, в руках которых сосредоточена основная масса денег, платили бы в действительности бóльшую часть такого налога». Но Гренвилл, по словам Франклина, «был ослеплен желанием ввести гербовый сбор» и отверг предложенную идею. Возможно, это произошло к счастью для Франклина: позже он узнал, что даже его друзья в Филадельфии не поддерживали идею выпуска аккредитивов [258].