Юрий Папоров - Рыбка из «Аквариума»

Петр неожиданно поймал себя на мысли, что именно в этом заключается ответ на вопрос, почему Центр был так настойчив в том, чтобы с ним обязательно летела Глория. «Непременно будут вновь склонять ее к сотрудничеству! — подумал Серко. — Зачем? Глупо! Разбередят старые раны. А результат? Создадут еще большие трудности в моей работе. Куда смотрит Мещеряков? Надо дать понять моему коллеге. Пусть донесет в Центр до нашего, там появления».

На аэродроме Шереметьево их встречали старые знакомцы, Владимир Николаевич и седовласый Виктор. Генерала Сергея (Валентина Мещерякова) не было — он теперь работал военным атташе в одной из капиталистических стран. Вместо него приехал, в элегантном гражданском костюме, контр-адмирал Бондарь, как впоследствии выяснилось, ответственный работник ГРУ, у которого были неотложные дела к полковнику Серко.

Интуиция не обманула Петра. Владимир Николаевич и полковник Виктор не имели прямого интереса к их появлению в Москве, поскольку занимали должности в других направлениях. Эта работа для них была как бы общественной нагрузкой. Руководство ГРУ возложило на них разовую задачу — вновь попытаться завербовать Глорию. А вот Бондарь горел нетерпением. Он и увез полковника Серко сразу к себе, поручив Владимиру Николаевичу отвезти и разместить Глорию в Доме на набережной, в той же самой шикарной квартире.

Контр-адмиралу следовало в срочном порядке готовить решение по эвакуации в Латинскую Америку через Мексику одного из ценных нелегалов, находившихся в Западной Германии, затем выяснить, каким образом тайник резидентуры для связи с ним, предложенный взамен старого, оказался, с вложенным в него пакетом… на мусорной свалке.

Серко вспомнил, как будто это случилось всего час назад, и первую встречу, и то, как он противился переходу на новый тайник, и как испортил из-за этого в свое время отношения с шефом. Когда Петр увидел его в первый раз, невольно вспомнил американские фильмы, где фигурируют советские офицеры. Как могли направить на ответственную работу такого карикатурного типа? По его верхоглядству тогда случилось ЧП — пропал пакет. Счастье, что его люди с огромным трудом все-таки смогли отыскать пакет на свалке. Шеф вначале был взбешен, но, оценив ситуацию и чем она ему грозит, стал умолять летевшего в Москву Серко сделать так, чтоб на Ходынке не последовало оргвыводов и, упаси Боже, в Мексику не был бы послан следователь ГРУ. Шеф, бездарность которого в сравнении с родственником Рокоссовского была очевидна, больше всего опасался, что его промахи могут стоить ему карьеры.

Пожалуй, впервые в своей жизни Серко скрыл правду. Он уже сообразил, что правдолюбцы в «Аквариуме» нынче не ко двору. Все ждали от него реляций об успехах.

Еще сильнее испортилось настроение Петра, когда, довольный встречей, контр-адмирал Бондарь проводил полковника в кабинет его нового непосредственного начальника. Тот оказался давним знакомым. Из-за тяжелого дубового стола навстречу ему поднялся генерал-майор. Очевидно, по такому случаю он у себя в кабинете и облачился в военную форму.

Полковник Серко сразу вспомнил этого ревнителя бумажного благополучия, встречу на скамейке сквера Св. Каталины в Койоакане, перед самой женитьбой, горючие слезы Глории, свой явно постыдный бросок за помощью к Мирову. Однако вновь над ним властвовали обстоятельства.

Когда Бондарь вышел, генерал Прожогин предложил Серко сесть и произнес дружелюбным тоном:

— Надеюсь, былое травой поросло. Давайте начнем наши отношения заново. Кто старое помянет, тому глаз вон!

Снова Петр был вынужден поступать не по своему разумению и воле. Так решительным образом складывалась его жизнь. Однако, кивнув в знак согласия, Серко безбоязненно и даже нагловато заявил:

— Надеюсь, генерал, ты понимаешь, что тебе ни к чему встречаться с Глорией?

— С этого я и хотел начать. Она у тебя — сталь. Владимир Николаевич уже звонил. Категорична, как приказ, — удачливый генерал говорил, ни на минуту не забывая, сколь высоким было мнение Ивашутина и его заместителей о деятельности полковника Серко.

Петру показалось, что генерал хотел было сказать: «упряма, как ослица».

— Переубедить Глорию свыше моих сил, — уже миролюбиво добавил Петр. — Да и стоит ли стараться? Резидентура и без нее работает неплохо.

— Ты прав, полковник! Давай на этом поставим точку. Главное, что у тебя хорошо идут дела.

В течение часа они оговорили план пребывания Серко в Москве и отдыха в Крыму, но когда Петр вошел в свою казенную квартиру на Каменном мосту, он застал Глорию в слезах. «С Крымом не получится, — решил про себя Серко. — Надо как можно скорее возвращаться».

Вечером следующего дня Петр поехал к Родиону. Уже по тону телефонного ответа Гали накануне он почувствовал, что у них нелады. Возможно, и до развода дело дошло. Однако оказалось хуже. Родион уже ждал решения ЦК о поездке в одну из африканских стран, где, как сказал заведующий отделом, будущий генсек Константин Черненко, «надо налаживать строительство социализма».

Друзья выпили, поговорили. В память врезались слова Родина: «Ты помнишь, в прошлый раз мы говорили об «оттепели»? С ней покончено. Заморозки начались. Ты это учти?»

Выпили еще по рюмке. Родион стал конкретизировать свои выводы:

— Если такие, как Черненко — две извилины в голове, начинают командовать в ЦК, что ты хочешь? И такие, как я, там уже не нужны. Смущаем! Так что Африка для меня, Петя, — почетная ссылка сроком не менее чем на четыре года.

— Чем же это кончится?

— Не знаю. Сталинщина выгодна номенклатуре. Уж коли уселся на теплое место, так и сиди пожизненно. Но Сталин ленивых за жопу брал. И этим был неудобен. Нынешний не берет. Сам бездельничает и другим позволяет. Кончится это плохо. Проспят они царствие небесное, как пить дать, проспят. И Сталин им по большому счету уже не нужен. Но его принцип: «Не пущать!», «Не сметь!», «Не рассуждать!» вполне сгодится.

Не прибавила оптимизма и встреча с Мировым. С ним Петру удалось встретиться за день до отлета из Москвы.

Миров сообщил, что ему все надоело, он не может больше терпеть интриг мелких людишек, строящих жизнь во имя карьеры и готовых на любые подлости. К тому же ему внезапно закрыли выезд за границу. И он решил оставить работу в АПН, заняться сочинением книг, тем более что у него вышла из печати одна и была на подходе другая.

— А почему закрыли выездную визу? — спросил Серко. — Мне говорили, что ты возвратился с Кубы на коне и должность имеешь ответственную.

— А почему вообще вокруг столько безобразия? — ответил Миров вопросом на вопрос, но, чуть подумав, сказал: — Тут может быть одна из трех, а то и все три причины вместе взятые. Первая. Мои бывшие коллеги, а двое из дружков стали генералами и хозяйничают как раз в контрразведке, решили меня наказать за уход из ПГУ. Вторая. Кто-то из моих новых коллег из зависти настучал. На подлые выдумки мы мастаки, нас не хватает на вдумчивые, серьезные дела. Третья. Сработала общая тенденция зажима тех, кто может делать что-то толковое, нужное, что подчеркивает непривлекательность серости. А серость прет из всех щелей! Возможна и четвертая причина. Бывшим коллегам искренне показалось, что я могу драпануть из их рая. В «раю» я им мешаю, а удеру — их зависть задушит.