Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Несколько слов об этом письме и о Ниле.

Неонила — Нила, старшая дочь сестры Паши, всего годов на восемь моложе меня. Курсистка из Петербурга. Рослая, видная, красивая, живая, веселая. Имела успех и всегда выходила за рамки своей среды и своего окружения. В Петербурге познакомилась со своим будущим мужем. Но революция загнала его в Америку, и он не успел за» кончить свой начавшийся роман браком. Прошло после этого несколько лет, и в году 1925—1926-м из Америки он нашел Неонилу и выписал ее туда. В это время она работала медицинской сестрой у меня в Алабине и, как всегда, была приятна и уютна в общежитии, почему и проводы ее устроили дружно и любовно. На вечере говорили речи и дали ей на память лист с нашими автографами, и помню, как Володя, скромно последним, написал тогда: «Ив Америке травка растет».

23 декабря. Загорск. «Глубокоуважаемый М. М.! Спасибо Вам; большое за Ваши заботы обо мне. Меня очень трогает Ваше участив и желание помочь мне. Я со своей стороны сделаю все, что от меня требуется, и в следующий выходной схожу к М.М.Пришвину, как мы с Вами говорили. В больнице возьму справку, за заявление, которое Вы мне написали, спасибо. Оно мне очень нравится по тону и вполне для меня приемлемо. Я его и подам. Вы в нем сделали только две ошибки: мой отец Василий Васильевич Розанов скончался 23 января 1919 г., а должность моя формальная — курьер, хотя я и исполняю частично работу уборщицы. Вам не сразу отвечала на письмо, так как опять очень болела и вся измучилась. Сейчас легче. Пишу Вам в 6 часов утра, так как к вечеру так устаю, что ничего сообразить не могу. Я Вас мало благодарю, потому что слово не может выразить всего чувства моей благодарности к Вам за Вашу заботу и участие ко мне. Остаюсь с уважением, Татьяна Розанова».

Василий Васильевич Розанов в своих «Опавших листьях» не раз упоминает о нежной, умной Танечке — своей старшей дочери-школьнице. Так вот, об этой Танечке в свои наезды в Загорск я не раз слышал, что она терпит горькую нужду и очень плохо живет. Проходя как-то осенью по оранжерее в сопровождении заведующего, я увидел хрупкую немолодую женщину, неумело и бессильно выполняющую какую-то работу с землею. На ней была простая соломенная шляпа с широкими полями и грубый мешок вместо передника. Некрасивое, истомленное лицо с большими глазами посмотрело на меня спокойно и умно. «Кто это?» — спросил я у садовника. «Да это работает у нас Розанова». В этот раз я не решился подойти к ней. Но в следующий приезд разыскал ее на картофельном поле, где она с другими женщинами выкапывала картофель. Я подошел и позвал ее. «Иди, иди, — закричали ей женщины, когда она замялась и не знала, как ей поступить. — Иди, барин зовет». Так началось наше знакомство с Татьяной Васильевной. Ей во всем нужна была помощь, и помощь немедленная, и я занялся этим с того, что начал хлопотать в Союзе писателей о помещении ее в санаторий, назначении ей пенсии, а также о подыскании ей другого рабочего места. Т. В. была истощена физически и потеряла веру в себя и в свою работоспособность. Нужно было побороть и это.

28 декабря. Загорск. «Глубокоуважаемый М. М.1 Простите, что не сейчас ответила Вам. Очень устаю. Была у Пришвина. Он обещал поговорить с Фединым и ответ сообщить после. До этого просил ничего не предпринимать меня. Поэтому, и насчет Бонч-Бруевича подождем говорить. Что скажет Федин. Хорошо? У меня настроение очень хорошее. На службе меня любят. Книги я читаю хорошие. От холода я не очень страдаю. Желудок целую неделю не болит, и я счастлива. С деньгами переворачиваюсь, и все относительно у меня благополучно. Пишу Вам об этом, потому что знаю, что Вы порадуетесь за меня. Все время пью Ваше лекарство. Буду еще заказывать, если не вредно. Меня очень радует, что Вы ездите в Сергиев и бываете на моем любимом кладбище — это очень меня роднит с Вами. Татьяна Розанова».

Перехожу к 1939 году.

«Печаль, — сказал кто-то, — подобна воде, она тянет к себе, но в ней мы видим отражение вечных звезд». Вчера вечером, после томительного дня главного врача областной города Владимира-на-Клязьме больницы, — а это вчера было 22 ноября 1944 года, я стал просматривать переписку и записи в дневнике за 1939 год и впал в такую печаль, что дурно спал ночь и с утра чувствовал себя в числе «отшедших отец и братии наших». Работа и суета дня развеяли это чувство: еще живу, еще работаю, еще борюсь. Но вот наступил вечер, и потянула опять «печаль», да и надо же дотянуть нить своей жизни. Осталось уже немного. К делу, к делу.

Муром. «С Новым годом, дорогой М. М.! Мира душевного же- лаю Вам. Сам я живу потихоньку и жду, когда кончится завод часов моей жизни. Жду с некоторым даже нетерпением, так как в перспективе ужасная, в буквальном смысле, война. Прочтите в "Советской хирургии" статью Бурденко "О первичном шве". Там он касается вооружения современных армий. От цифр, которые он приводит, на моей плеши шевелятся волосы. Страшно не погибнуть, а быть свидетелем гибели, разорения и надругательства над всем, что дорого и близко человеку. Горячо желаю, чтобы наступивший Новый год не принес нам этих "(неразб.)". Работаю много, но уже начал уставать: как-то нет аппетита к операциям и не радуют удачные результаты. Это причины, что пора кончать с хирургической работой и переходить на какие-то другие рельсы. Не забывайте старого друга. Н.Печкин».

Горы-Горки. «Дорогой мой именинник! Шлю тебе поздравление и с любовью низкий поклон. Очень я огорчена, что опять далеко or, Вас провожу этот день, но все складывается не по-нашему. Живем мы по-деревенски. Вечерами в столовой собираются все. За столом Митя что-нибудь пишет или рисует, я вяжу теплый шерстяной платок, у печки Палаша прядет шерсть, у ее ног Гога спит или смотрит на нее и вертит своим белым хвостом. В сумерки в спальне перед горячей печью сидим с мужем и вспоминаем о давно прошедших днях. На зимнего Николу устроили вкусный чай по случаю 27-летнего знакомства. Крепко целую. Сестра Люба»., 3 января. Архангельск. «Вы пишете о старости. Я много старше Вас и тоже знаю, что уже старик годами. Но душою не хочется считать себя стариком со старческой мелочностью, скупостью, суженным кругозором и желанием лежать на печке, а не работать. "Есть еще порох в пороховнице", есть еще желание работать, преподавать, читать и думать. А у Вас душевная жизнь шире и глубже моей. Наступил уже Новый год, и я хочу Вас поздравить с праздником Рождества Христова, если для Вас это осталось праздником. Желаю бодрости и благополучия. Никитин».

10 января. Загорск. «Глубокоуважаемый М. МЛ Я сама о себе гораздо меньше забочусь, чем Вы обо мне, и меня это несколько удивляет. Разве стоит заботиться о людях, которые совсем не нужны миру, а к таким принадлежу я? Мне кажется, что не надо особенно стараться длить их жизнь — это ни к чему. Другое дело, облегчить их страдания, как, например, помогли Вы мне с моими болями. Такое мучительное для меня это чувство страха, что схожу с ума. Но и с этим я успокоилась. Я наблюдаю, что многие страдают похожими явлениями, которые у меня, только с той разницей, что не замечают этого и считают себя вполне здоровыми людьми. Насчет пенсии от Пришвина все не получила ответ. О "Моих темницах" Сильвио Пелдино свои мысли скажу при свидании. Татьяна Розанова».