Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

20 апреля. Малоярославец. «Располагала быть у Вас, чтобы в эти дни побыть с Вами. Но судьба решила иначе. Очень трудно сейчас познавать свои жизненные пути. Отметила годовщину смерти Володи, перебирая немногие реликвии, которые у меня остались. Настроение у меня неустойчивое и "недоуменное". Что же дальше?! Нет спокойствия. Трудный год, роковой год! Скоро город уберется сам и уберет свои холмы в белую фату вишневых садов, но… не радует и это. Елена Аносова».

29 апреля. Понедельник. Пасха. Вечер. Только что ушел Сережа Симонов — старый друг. Он уже давно стал Сергеем Михайловичем, профессором консерватории, женат, а все Сережа по многим прошлым годам. Выпили вина, поговорили. Сережа поиграл, и только музыка была праздничным в «нашем празднике». Остальное все не только не весело, но просто уныло, как замолкнувший давно праздничный перезвон этих дней. В последние дни Страстной недели был на всех церковных службах. Молящиеся, чтобы попасть в храм, собираются за много часов до начала службы. У церквей толпы нищих. Ночная служба с пятницы на субботу опять открыла в себе новый смысл и новые слова для меня. Вышел я из храма около пяти часов утра. Город раннего утра. Неметенные грязные улицы, и уже пьяные. После долгого пути трамваем комната показалась раем.

Ленинград. «В жизни, во взаимоотношениях осталось то, что называется в кино "крупный план", т. е. "жив, здоров, служу" и т. д. Писать так скучно, а на "иначе" не хватает сил. Замерзла я за эту кошмарную зиму. Боюсь всего — и всякого звонка, повестки, открытки и т. п. Недавно хоронили академика Шокальского. Он дальний родственник Вревским. 84 года. Полная ясности голова. Кипучая работа и жизнерадостная доброта. Таков он был до последнего дня, когда сказал: "Дайте мне теплой воды хорошенько помыться, сегодня я умру". Сам закрыл глаза, руку сложил в крестное знамение. Такое спокойное, слегка улыбающееся лицо. Хорошо так умереть, но для этого надо так же хорошо жить.

Была на Софроницком-Скрябине. Хорошо играл, но Скрябин сам показался "далеким". В симфонических вещах он интереснее. Когда-то он был мне созвучен. Его смерть поразила в сердце. Дело было летом в Тригорском. Среди тишины полей и торжественного заката подали мне газету с известием о его кончине. До сих пор помню и ощущаю эту утрату. А музыка его стала мне чужда. Душа просит гармонии, завершенности, нужен Бах.

Видаю Глеба, который работает теперь самостоятельно над историей бумажной фабрики Варгунина. Интересно, и хорошо заплатят. А дальше еще и еще есть возможности. Он полон сил и энергии. Наталья Вревская».

8 мая. Москва. «Меня интересуют Ваши записки, и очень бы хотелось их почитать. Надеюсь получить такое же удовольствие, как и от "Книги о Володе". Мне сейчас лучше, и я лежу на воздухе. Я приятнейшим образом поражен был Вашим диагностическим талантом. Я всегда ценю тонкую и ювелирную работу мысли, да еще с неожиданным выводом. До сих пор чувствую удовольствие, хотя результаты и не были утешительными для меня. Я способен быть объективным даже в неприятные минуты. Я очень Вам благодарен, по крайней мере, знаю, чем болен и что нужно делать. Сергей Цветков».

Сергей Алексеевич Цветков, близкий к В.В.Розанову, после его смерти разобравший все его литературное наследие, болен туберкулезом легких. Я нашел его стареющим, большим, грузным, с живым интересом ко всему, умным и наблюдательным насмешником. Он сиднем сидит у себя на окраине Москвы, на Бухвостовой улице, в деревянном флигельке во дворе. Низенькие его комнаты завалены книгами и массою папок с бумагами. Сергей Алексеевич много знает, во многом разбирается. В студенческие годы он собрал и обработал «Русские ночи» В.Ф.Одоевского. Общение с ним всегда интересно и приятно. Путешествовать к нему на Бухвостову улицу всегда целое событие, но я время от времени пускаюсь на него, и получаю у С. А. неизданные вещи В.В.Розанова и переписку его с «РЦЫ», со священником Устьинским, К.Леонтьевым и другие материалы «по Розанову». Изредка С. А. поднимается ко мне, и это бывают вечера «табачного дыма» и многих рассказов о многих интересных людях и вещах.

15 мая. Ночь. Только что ушел К.Н.Игумнов. Ему 68 лет, но он полон жизненных сил, бодр, деятелен и лучший пианист в стране. Мне очень приятно было провести с ним вечер, и приятно было часа в два ночи проводить его по тихим московским переулкам, столько «хоженным».

20 мая. Поселок Кокошинский. В этом году душа моя не вынесла лета в Москве, и я сбежал на дачу. Хозяева мои — учителя местной школы. Они знают меня с Алабина, приверженны ко мне и заботятся обо мне бескорыстно и внимательно. Домишко их утлый и дырявый. Полы в щелях и дрожат, как клавиши. Двери так низки, что я хожу с подбитым теменем. Но в доме чисто, тихо, нет маленьких детей и радио. А усадьба большая, уединенная, с березками и дубами. У самого моего крылечка стоят четыре деятельных улья и посажено много цветов. И решил я никуда в отпуск не ехать, а сидеть на своем крылечке и писать о 1918–1923 гг. Хочется показать, как отразились они на мне и ближайшем окружении.

Загорск. «Кладбище. Что же? Как ни бесконечно тяжело это, но ведь покойника не будешь перевозить с одного кладбища на другое до бесконечности. Сегодня закрывается одно, завтра другое. События столь грозны, что заставляют нас ни к чему не привязываться, а смотреть внимательно в вечность. Знаю, дорогой мой, что Вам это очень тяжело, но нужно это принять. В утешение скажу Вам одно, что от решения и постановления о закрытии кладбища до проведения в жизнь этих решений проходят годы. Так было и есть с Вознесенским кладбищем здесь, так будет и с Вашим Никольским. Следы материнской могилы я и до сего времени нахожу на Вознесенском кладбище.

Была на докладе о Толстом в Институте мировой литературы. Вынесла более, чем грустное впечатление о бездушии и бездарности людей. Жутко, жутко и жутко. Татьяна Розанова».

6 июня. Загорск. «Сегодня была на могиле у Владимира Александровича. Три деревца клена засохли да боярышник один. Остальное позеленело и пошло. Было ветрено и холодно, и все же самое спокойное место на земле — это кладбище. А как хорош и чуден вид лавры оттуда. Незабываемый, с холодным и грустным солнцем над нашей землей.

Что Вам увеличили рабочий день до 8 часов, надо с этим мириться. Конечно, разумно искать меньше дела в жизни, а не больше. Но если нам посылается много работы — значит, это для чего-то нужно. Мудрость заключается не в том, чтобы искать созерцательной жизни, а в том, чтобы в суете житейской оставаться спокойным и созерцательным и не вносить хотя бы большей путаницы в мировой хаос. Татьяна Розанова».

Таруса. «Каждое Ваше новое письмо меня еще больше убеждает, что Вы прирожденный писатель и не напрасно имеете вкус к писанию. У Вас есть и свое собственное лицо, ни на кого не похожее. С нетерпением жду возможности прочесть Ваши воспоминания. Вы спрашиваете о Тарусе. Хлеба в ней пока нет. Есть на рынке мука, яйца, картофель, бывает рыба. Несмотря на это, дачи почти все разобраны, так она обаятельна и так к ней привязываются раз побывавшие. Сейчас Таруса имеет очень печальный вид. Она утопала в фруктовых садах. Зимой ее постигло бедствие — вымерзли все яблони, вишни, сливы. В лесах пострадали дубы, орешни. На дубах появились листья только на толстых ветках. Тургенев рассказывает, что точно такая же катастрофа была ровно сто лет назад — в; 1840 году. Он описывает будто бы наши дни. В Тарусе хорошая библиотека. Читаю с величайшим интересом 8-томную историю XIX века Лависса и Рамбо. Она дает ключ к пониманию современных событий на Западе и войны. Сергей Цветков».