Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Загорск. «Здравствуйте, во-первых, и еще раз здравствуйте. Сегодня так хорошо прошел служебный день и так радостно душе, что хочется Вам написать несколько строчек. Очень радуюсь, что Вы на даче и Ваши хозяева очень приятные и настоящие люди. Недавно открыла надпись на Вашей книге, подаренной мне в первые дни нашего знакомства — Щеголев о Гоголе — и удивилась пророчеству Вашей надписи: "В надежде на лучшее будущее", — тогда я с горестью думала: разве это возможно? А вот оказалось, возможно, и я вижу, какое значение в жизни играет надежда: будем жить надеждой вопреки всем фактам и всей действительности. Т.Розанова».

14 сентября. Ленинград. «Твое письмо прочитала мне Агнесса Яковлевна. Сам я ни читать, ни писать больше не могу по-зрячему. Учусь по-слепому. Лежание на спине в течение целого месяца, возможно, остановит процесс отслойки сетчатки, но не дало улучшения зрения. Через улицу сам переходить не могу. Суета жизни в Доме престарелых ученых очень утомляет, но лежачему бежать от них некуда. Лихоносов».

Острогожск. «Вот уж три недели я в Доме инвалидов. Мне очень хорошо. Я всем очень довольна. Работаю свою работу. В комнате нас 14 человек. Бабки по большей части простые. Я очень рада, что так устроилась. Не надо заботиться о базаре и топке. Вам спасибо за Ваши многолетние заботы обо мне и за помощь и поддержку. Не забывайте меня и впредь. Софья Яковлева».

24 сентября. Загорск. «Читала "Уединенное", и остановило мое внимание то, что эта книга несмотря на многообразие тем едина и цельна. Она лицо человека, и с этой стороны она впервые меня поразила. Я впервые почувствовала отца покойно, ясно, живо, как-то по-вечному, беседовала с ним. Выборки из "Книги о Володе" сделаны мною по чувству, а не по рассудку. Искала я лирических и чистых моментов. И то, что было мне особенно дорого, я и переписала для себя. Когда в первый раз читала, я уж тогда хотела переписать конец, но не посмела без Вашего разрешения, а сказать Вам постеснялась. Теперь же я стала смелее и переписала, думая, что когда мне будет грустно, чужая любовь пригреет меня. Особенно хороши там страницы о девочке Летте. Я жалею, что не успела переписать их. Интересны все высказывания Владимира Александровича об искусстве. Да и много там, не перечтешь всех чудесных строчек. Есть над чем призадуматься. Т.Розанова».

Ленинград. «Мой родной! Твоя тревога за меня потрясла меня. Как видишь, я еще могу сам писать, но злоупотреблять этим не надо. Делаю это, чтобы успокоить тебя. Буду беречь остаток зрения, чтобы только видеть тебя и других, близких мне людей. Лихоносов».

13 октября. Бухта Нагаева. «Получил несколько Ваших строк с дачи, полных тишины. Рад за Вас. Я же существую только для работы, нормы и процентов выполнения. Единственное, что больше всего заботит меня — это желудок и его требования. У нас давно зима. Первый снег выпал 6 сентября и так и не сошел. Пора мне, пора в родные края, а я перестаю верить, что когда-нибудь уеду отсюда. Тоскую я денно и нощно, и нечем развлечь свою тоску. Читать приходится мало — некогда и нечего. Как-то попались два романа Лескова "Островитяне" и "Некуда". Почему Лесков не стоит в ряду с Толстым и Достоевским? Он особенно близок и хорош всем обиженным судьбою. Если хотите, чтобы душа Ваша была чиста и спокойна, читайте Лескова. Что за новая опера "В бурю" Хренникова, и идет ли она на сцене? Счастливы Вы, что можете все видеть и слышать. Теперь прощайте надолго. С.Коншин».

Ленинград. «Была у Лихоносова. В обществе слепых он ведет большую работу. Учится сам писать на пишущей машинке. Читают ему окружающие дамы, коих слишком даже много, по-видимому. Мне полезно было видеть его. А я бегаю, устаю, и снова бегаю. Так, верно, и умру на ходу. Собираю все силы на забронирование себя. Хоть бы в стальной келье с пробковыми стенами, вот мечта. Ну, а пока что радуюсь возможности поговорить с Вами, и особенно буду радоваться письму. Как ни редки Ваши письма, они попадают всегда, когда я чем-либо удручена, и облегчают. И за это надо быть благодарной судьбе. Умрете Вы, и того не будет. Н.Вревская».

18 октября. Загорск. «Сколько незаслуженного удовольствия получила я вчера и от чтения у Вас воспоминаний Юрия Александровича Олсуфьева, и от самого общения с Софьей Владимировной и Вами. Я все время мучительно испытывала чувство стыда: да за что это столько удовольствия — ведь его надо тоже заслужить, как и все в жизни. Радовалась я очень, что Софье Владимировне приятно было читать, и она не очень сильно волновалась, только вначале. И не было ей тяжело, а только приятно, и это так хорошо. Спасибо Вам обоим за все. С. В. готова опять читать в четверг, если Вам это будет удобно и приятно и не слишком утомительно. Т.Розанова».

20 октября. Архангельск. «У нас глубокая осень, идет дождь. Серо. Хмуро. Но я тоже люблю такую осеннюю погоду. В институт больше смятение внес указ о платном обучении. Вероятно, часть студентов младших курсов уйдет. Сейчас студенты берутся за всякие работы — идут в санитарки, гардеробщицы, дворники, истопники. Часть студентов уйдет, а следовательно, должно быть сокращено и число вузов. Не знаю, как будет с нашим институтом. Заболеваемость у нас большая ввиду плохого питания. Есть пеллагра и другие авитаминозы. Работаю много и не успеваю переделывать за день всего. Д.Никитин».

4 ноября. Кокошкино. «Теперь только я поняла, почему это время года наводит на меня щемящую сердце тоску. В природе все говорит о приближающемся холоде, смерти, зиме и о том, кто и насколько приготовился к ней. За окном тихо стучат капли дождя, булькает струйка воды с крыши, попадая в кадку. Осеннюю темноту ночи ярко прорезывает колеблющееся и немного зловещее пламя факелов, с которыми шагают люди с поезда и к поезду. Ну, будем ждать зимних каникул. Тогда и Вы сможете выбрать денек и приехать к нам. Девочки выбегут с саночками Вас встречать. Они уже и теперь говорят, что нужно для елки, чтобы было красиво, как любит М. М. А.Крюкова».

Александра Владимировна Крюкова, учительница сельской школы, моя хозяйка дачи в Кокошкино. Ее отец был священником в Бурцеве, рядом с Алабиным. Там была чудесная церковь — двухэтажная, времен Алексея Михайловича, суровая в своей простоте, строгая по линиям. Отец Владимир, с ясными глазами прекрасной и чистой души, был очень любим за свою простоту, за свою преданность Богу. Он долго держался этой любовью своих прихожан. Ну, а потом произошло, что стало обычным. Маститый, красивый старик ждал «это» давно и встретил «это» спокойно. Для него «как Богу угодно» было непреложным законом. Александра Владимировна, раненая «такой» потерею отца, нуждою, непосильным трудом, похожа на воробья из тургеневского стихотворения в прозе. Своим маленьким трепещущим телом она закрывала от жизненных бурь своих двух девочек, и последние давали ей силу жить и бороться.